Меню
Осип Мандельштам
Главная ~ Литература ~ Стихи писателей 18-20 века ~
Осип Мандельштам
В этом разделе представлены лучшие стихи замечательного русского писателя Осипа Мандельштама написанные на рубеже 18-20 вв.
Лучшие стихи Осипа Мандельштама
Мандельштам Осип Эмильевич (1891 - 1938) - русский поэт, прозаик, эссеист, переводчик и литературный критик. Поэзия насыщена культурно-историческими образами и мотивами, отмечена конкретно-вещественным восприятием мира, трагическим переживанием гибели культуры. Репрессирован, реабилитирован посмертно.
Из-за домов, из-за лесов,
Длинней товарных поездов,
Гуди, помощник и моих трудов,
Садко заводов и садов.
Длинней товарных поездов,
Гуди, помощник и моих трудов,
Садко заводов и садов.
Исполню дымчатый обряд:
В опале предо мной лежат
Морского лета земляники —
Двуискренние сердолики
В опале предо мной лежат
Морского лета земляники —
Двуискренние сердолики
Не мучнистой бабочкою белой
В землю я заемный прах верну —
Я хочу, чтоб мыслящее тело
Превратилось в улицу, в страну:
В землю я заемный прах верну —
Я хочу, чтоб мыслящее тело
Превратилось в улицу, в страну:
Еще мы жизнью полны в высшей мере,
Еще гуляют в городах Союза
Из мотыльковых, лапчатых материй
Китайчатые платьица и блузы.
Еще гуляют в городах Союза
Из мотыльковых, лапчатых материй
Китайчатые платьица и блузы.
От сырой простыни говорящая —
Знать, нашелся на рыб звукопас —
Надвигалась картина звучащая
На меня и на всех, и на вас…
Знать, нашелся на рыб звукопас —
Надвигалась картина звучащая
На меня и на всех, и на вас…
За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой —
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской чемчурой.
Бегут цыганскою гурьбой —
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской чемчурой.
Я живу на важных огородах.
Ванька-ключник мог бы здесь гулять.
Ветер служит даром на заводах,
И далеко убегает гать.
Ванька-ключник мог бы здесь гулять.
Ветер служит даром на заводах,
И далеко убегает гать.
Переуважена, перечерна, вся в холе,
Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,
Вся рассыпаючись, вся образуя хор, —
Комочки влажные моей земли и воли…
Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,
Вся рассыпаючись, вся образуя хор, —
Комочки влажные моей земли и воли…
Он дирижировал кавказскими горами
И машучи вступал на тесных Альп тропы,
И, озираючись, пугливыми шагами
Шел через разговор бесчисленной толпы.
И машучи вступал на тесных Альп тропы,
И, озираючись, пугливыми шагами
Шел через разговор бесчисленной толпы.
Ему кавказские кричали горы
И нежных Альп стесненная толпа,
На звуковых громад крутые всхоры
Его вступала зрячая стопа.
И нежных Альп стесненная толпа,
На звуковых громад крутые всхоры
Его вступала зрячая стопа.
Когда душе и торопкой и робкой
Предстанет вдруг событий глубина,
Она бежит виющеюся тропкой,
Но смерти ей тропина не ясна.
Предстанет вдруг событий глубина,
Она бежит виющеюся тропкой,
Но смерти ей тропина не ясна.
Памяти Андрея Белого.
Голубые глаза и горячая лобная кость —
Мировая манила тебя молодящая злость.
И за то, что тебе суждена была чудная...
Голубые глаза и горячая лобная кость —
Мировая манила тебя молодящая злость.
И за то, что тебе суждена была чудная...
Квартира тиха как бумага —
Пустая, без всяких затей, —
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Пустая, без всяких затей, —
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Во всей Италии приятнейший, умнейший,
Любезный Ариост немножечко охрип.
Он наслаждается перечисленьем рыб
И перчит все моря нелепицею злейшей.
Любезный Ариост немножечко охрип.
Он наслаждается перечисленьем рыб
И перчит все моря нелепицею злейшей.
Б. С. Кузину.
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
I
Сядь, Державин, развалися, —
Ты у нас хитрее лиса,
И татарского кумыса
Сядь, Державин, развалися, —
Ты у нас хитрее лиса,
И татарского кумыса
Дайте Тютчеву стрекозу —
Догадайтесь почему!
Веневитинову — розу.
Ну, а перстень — никому.
Догадайтесь почему!
Веневитинову — розу.
Ну, а перстень — никому.
Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст, как струпья, положил.
Глубокий обморок сирени
И красок звучные ступени
На холст, как струпья, положил.
Вы помните, как бегуны
У Данта Алигьери
Соревновались в честь весны
В своей зеленой вере.
У Данта Алигьери
Соревновались в честь весны
В своей зеленой вере.
Когда в далекую Корею
Катился русский золотой,
Я убегал в оранжерею,
Держа ириску за щекой.
Катился русский золотой,
Я убегал в оранжерею,
Держа ириску за щекой.
Был старик, застенчивый как мальчик,
Неуклюжий, робкий патриарх…
Кто за честь природы фехтовальщик?
Ну, конечно, пламенный Ламарк.
Неуклюжий, робкий патриарх…
Кто за честь природы фехтовальщик?
Ну, конечно, пламенный Ламарк.
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
О том, что в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
И забываем без труда
О том, что в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Как народная громада,
Прошибая землю в пот,
Многоярусное стадо
Пропыленной армадой
Прошибая землю в пот,
Многоярусное стадо
Пропыленной армадой
На высоком перевале
В мусульманской стороне
Мы со смертью пировали —
Было страшно, как во сне.
В мусульманской стороне
Мы со смертью пировали —
Было страшно, как во сне.
Сегодня можно снять декалькомани,
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Еще далеко мне до патриарха,
Еще на мне полупочтенный возраст,
Еще меня ругают за глаза
На языке трамвайных перебранок,
Еще на мне полупочтенный возраст,
Еще меня ругают за глаза
На языке трамвайных перебранок,
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах...
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров…
Нет на Москву и ночью угомону,
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах...
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров…
Нет на Москву и ночью угомону,
Я с дымящей лучиной вхожу
К шестипалой неправде в избу:
— Дай-ка я на тебя погляжу,
Ведь лежать мне в сосновом гробу.
К шестипалой неправде в избу:
— Дай-ка я на тебя погляжу,
Ведь лежать мне в сосновом гробу.
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину — Москву,
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.
За извозчичью спину — Москву,
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.
Ночь на дворе. Барская лжа:
После меня хоть потоп.
Что же потом? Храп горожан
И толкотня в гардероб.
После меня хоть потоп.
Что же потом? Храп горожан
И толкотня в гардероб.
После полуночи сердце ворует
Прямо из рук запрещенную тишь.
Тихо живет — хорошо озорует,
Любишь — не любишь: ни с чем не сравнишь…
Прямо из рук запрещенную тишь.
Тихо живет — хорошо озорует,
Любишь — не любишь: ни с чем не сравнишь…
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин;
Острый нож да хлеба каравай…
Хочешь, примус туго накачай,
Сладко пахнет белый керосин;
Острый нож да хлеба каравай…
Хочешь, примус туго накачай,
И по-звериному воет людьё
И по-людски куролесит зверьё.
Чудный чиновник без подорожной,
Командированный к тачке острожной,
И по-людски куролесит зверьё.
Чудный чиновник без подорожной,
Командированный к тачке острожной,
Дикая кошка — армянская речь —
Мучит меня и царапает ухо.
Хоть на постели горбатой прилечь:
О, лихорадка, о, злая моруха!
Мучит меня и царапает ухо.
Хоть на постели горбатой прилечь:
О, лихорадка, о, злая моруха!
На полицейской бумаге верже
Ночь наглоталась колючих ершей —
Звезды поют, канцелярские птички,
Пишут и пишут свои рапортички.
Ночь наглоталась колючих ершей —
Звезды поют, канцелярские птички,
Пишут и пишут свои рапортички.
Колючая речь араратской долины,
Дикая кошка — армянская речь,
Хищный язык городов глинобитных,
Речь голодающих кирпичей.
Дикая кошка — армянская речь,
Хищный язык городов глинобитных,
Речь голодающих кирпичей.
Не говори никому,
Все, что ты видел, забудь —
Птицу, старуху, тюрьму
Или еще что-нибудь.
Все, что ты видел, забудь —
Птицу, старуху, тюрьму
Или еще что-нибудь.
Как люб мне натугой живущий,
Столетьем считающий год,
Рожающий, спящий, орущий,
К земле пригвожденный народ.
Столетьем считающий год,
Рожающий, спящий, орущий,
К земле пригвожденный народ.
Заблудился я в небе — что делать?
Тот, кому оно близко, — ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Тот, кому оно близко, — ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Небо вечери в стену влюбилось, —
Все изранено светом рубцов —
Провалилось в нее, осветилось,
Превратилось в тринадцать голов.
Все изранено светом рубцов —
Провалилось в нее, осветилось,
Превратилось в тринадцать голов.
На доске малиновой, червонной,
На кону горы крутопоклонной, —
Втридорога снегом занесенной,
Высоко занесся санный, сонный
На кону горы крутопоклонной, —
Втридорога снегом занесенной,
Высоко занесся санный, сонный
Я видел озеро, стоящее отвесно, —
С разрезанною розой в колесе
Играли рыбы, дом построив пресный.
Лиса и лев боролись в челноке.
С разрезанною розой в колесе
Играли рыбы, дом построив пресный.
Лиса и лев боролись в челноке.
Я прошу, как жалости и милости,
Франция, твоей земли и жимолости,
Правды горлинок твоих и кривды карликовых
Виноградарей в их разгородках марлевых.
Франция, твоей земли и жимолости,
Правды горлинок твоих и кривды карликовых
Виноградарей в их разгородках марлевых.
1
Этот воздух пусть будет свидетелем,
Дальнобойное сердце его,
И в землянках всеядный и деятельный
Этот воздух пусть будет свидетелем,
Дальнобойное сердце его,
И в землянках всеядный и деятельный
Я в львиный ров и в крепость погружен
И опускаюсь ниже, ниже, ниже
Под этих звуков ливень дрожжевой —
Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.
И опускаюсь ниже, ниже, ниже
Под этих звуков ливень дрожжевой —
Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.
Как дерево и медь — Фаворского полет, —
В дощатом воздухе мы с временем соседи,
И вместе нас ведет слоистый флот
Распиленных дубов и яворовой меди.
В дощатом воздухе мы с временем соседи,
И вместе нас ведет слоистый флот
Распиленных дубов и яворовой меди.
Пою, когда гортань сыра, душа — суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:
Здорово ли вино? Здоровы ли меха?
Здорово ли в крови Колхиды колыханье?
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:
Здорово ли вино? Здоровы ли меха?
Здорово ли в крови Колхиды колыханье?
Еще он помнит башмаков износ —
Моих подметок стертое величье,
А я — его: как он разноголос,
Черноволос, с Давид-горой гранича.
Моих подметок стертое величье,
А я — его: как он разноголос,
Черноволос, с Давид-горой гранича.
Обороняет сон мою донскую сонь,
И разворачиваются черепах маневры —
Их быстроходная, взволнованная бронь
И любопытные ковры людского говора…
И разворачиваются черепах маневры —
Их быстроходная, взволнованная бронь
И любопытные ковры людского говора…
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок…
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
Открытый город сумасбродно цепок…
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире:
Права дышать и открывать двери
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире:
Права дышать и открывать двери
Средь народного шума и спеха
На вокзалах и площадях
Смотрит века могучая веха
И бровей начинается взмах.
На вокзалах и площадях
Смотрит века могучая веха
И бровей начинается взмах.
Люблю морозное дыханье
И пара зимнего признанье:
Я — это я, явь — это явь…
И мальчик, красный как фонарик,
И пара зимнего признанье:
Я — это я, явь — это явь…
И мальчик, красный как фонарик,
Слышу, слышу ранний лед,
Шелестящий под мостами,
Вспоминаю, как плывет
Светлый хмель над головами.
Шелестящий под мостами,
Вспоминаю, как плывет
Светлый хмель над головами.
Я нынче в паутине световой —
Черноволосой, светло-русой, —
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
Черноволосой, светло-русой, —
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
Не сравнивай: живущий несравним.
С каким-то ласковым испугом
Я соглашался с равенством равнин,
И неба круг мне был недугом.
С каким-то ласковым испугом
Я соглашался с равенством равнин,
И неба круг мне был недугом.
Что делать нам с убитостью равнин,
С протяжным голодом их чуда?
Ведь то, что мы открытостью в них мним,
Мы сами видим, засыпая, зрим,
С протяжным голодом их чуда?
Ведь то, что мы открытостью в них мним,
Мы сами видим, засыпая, зрим,
О, этот медленный, одышливый простор! —
Я им пресыщен до отказа, —
И отдышавшийся распахнут кругозор —
Повязку бы на оба глаза!
Я им пресыщен до отказа, —
И отдышавшийся распахнут кругозор —
Повязку бы на оба глаза!
В лицо морозу я гляжу один:
Он — никуда, я — ниоткуда,
И все утюжится, плоится без морщин
Равнины дышащее чудо.
Он — никуда, я — ниоткуда,
И все утюжится, плоится без морщин
Равнины дышащее чудо.
Еще не умер я, еще я не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Я наслаждаюся величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
Покуда с нищенкой-подругой
Я наслаждаюся величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
Влез бесенок в мокрой шёрстке —
Ну, куда ему, куды? —
В подкопытные наперстки,
В торопливые следы:
Ну, куда ему, куды? —
В подкопытные наперстки,
В торопливые следы:
Дрожжи мира дорогие —
Звуки, слезы и труды
Словно вмятины, впервые
Певчей полные воды.
Звуки, слезы и труды
Словно вмятины, впервые
Певчей полные воды.
Я около Кольцова
Как сокол закольцован,
И нет ко мне гонца,
И дом мой без крыльца.
Как сокол закольцован,
И нет ко мне гонца,
И дом мой без крыльца.
Клейкой клятвой пахнут почки,
Вот звезда скатилась:
Это мать сказала дочке,
Чтоб не торопилась.
Вот звезда скатилась:
Это мать сказала дочке,
Чтоб не торопилась.
Я к губам подношу эту зелень —
Эту клейкую клятву листов —
Эту клятвопреступную землю:
Мать подснежников, кленов, дубков.
Эту клейкую клятву листов —
Эту клятвопреступную землю:
Мать подснежников, кленов, дубков.
Как по улицам Киева—Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.
Флейты греческой тэта и йота —
Словно ей не хватало молвы —
Неизваянная, без отчета,
Зрела, маялась, шла через рвы.
Словно ей не хватало молвы —
Неизваянная, без отчета,
Зрела, маялась, шла через рвы.
Гончарами велик остров синий —
Крит веселый, — запекся их дар
В землю звонкую: слышишь дельфиньих
Плавников их подземный удар?
Крит веселый, — запекся их дар
В землю звонкую: слышишь дельфиньих
Плавников их подземный удар?
Не чуемый никем,
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем.
А ты в кругу лучись —
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем.
А ты в кругу лучись —
Длинной жажды должник виноватый,
Мудрый сводник вина и воды, —
На боках твоих пляшут козлята
И под музыку зреют плоды.
Мудрый сводник вина и воды, —
На боках твоих пляшут козлята
И под музыку зреют плоды.
Чтоб, приятель и ветра и капель,
Сохранил их песчаник внутри,
Нацарапали множество цапель
И бутылок в бутылках зари.
Сохранил их песчаник внутри,
Нацарапали множество цапель
И бутылок в бутылках зари.
Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя —
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.
Может быть, это совесть твоя —
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.
Улыбнись, ягненок гневный, с рафаэлева...
На холсте уста вселенной, но она уже не та:
В легком воздухе свирели раствори жемчужин...
В синий, синий цвет синели океана въелась...
На холсте уста вселенной, но она уже не та:
В легком воздухе свирели раствори жемчужин...
В синий, синий цвет синели океана въелась...
Твой зрачок в небесной корке,
Обращенной вдаль и ниц,
Защищают оговорки
Слабых, чующих ресниц.
Обращенной вдаль и ниц,
Защищают оговорки
Слабых, чующих ресниц.
Оттого все неудачи,
Что я вижу пред собой
Ростовщичий глаз кошачий —
Внук он зелени стоячей
Что я вижу пред собой
Ростовщичий глаз кошачий —
Внук он зелени стоячей
Как подарок запоздалый
Ощутима мной зима:
Я люблю ее сначала
Неуверенный размах.
Ощутима мной зима:
Я люблю ее сначала
Неуверенный размах.
Вехи дальнего обоза
Сквозь стекло особняка.
От тепла и от мороза
Близкой кажется река.
Сквозь стекло особняка.
От тепла и от мороза
Близкой кажется река.
Эта область в темноводье —
Хляби хлеба, гроз ведро —
Не дворянское угодье —
Океанское ядро.
Хляби хлеба, гроз ведро —
Не дворянское угодье —
Океанское ядро.
Сосновой рощицы закон:
Виол и арф семейный звон.
Стволы извилисты и голы,
Но все же — арфы и виолы
Виол и арф семейный звон.
Стволы извилисты и голы,
Но все же — арфы и виолы
Пластинкой тоненькой жиллета
Легко щетину спячки снять:
Полуукраинское лето
Давай с тобою вспоминать.
Легко щетину спячки снять:
Полуукраинское лето
Давай с тобою вспоминать.
Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и хранимых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
В покоях бережных, безбрежных и хранимых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
Когда щегол в воздушной сдобе
Вдруг затрясется, сердцевит, —
Ученый плащик перчит злоба,
А чепчик — черным красовит.
Вдруг затрясется, сердцевит, —
Ученый плащик перчит злоба,
А чепчик — черным красовит.
Мой щегол, я голову закину —
Поглядим на мир вдвоем:
Зимний день, колючий, как мякина,
Так ли жестк в зрачке твоем?
Поглядим на мир вдвоем:
Зимний день, колючий, как мякина,
Так ли жестк в зрачке твоем?
Детский рот жует свою мякину,
Улыбается, жуя,
Словно щеголь, голову закину
И щегла увижу я.
Улыбается, жуя,
Словно щеголь, голову закину
И щегла увижу я.
Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
В морозном воздухе растаял легкий дым,
И я, печальною свободою томим,
Хотел бы вознестись в холодном, тихом гимне,
Исчезнуть навсегда, но суждено идти мне
И я, печальною свободою томим,
Хотел бы вознестись в холодном, тихом гимне,
Исчезнуть навсегда, но суждено идти мне
Колют ресницы, в груди прикипела слеза.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно,- и все-таки до смерти хочется жить.
Чую без страху, что будет и будет гроза.
Кто-то чудной меня что-то торопит забыть.
Душно,- и все-таки до смерти хочется жить.
Холодок щекочет темя,
И нельзя признаться вдруг,-
И меня срезает время,
Как скосило твой каблук.
И нельзя признаться вдруг,-
И меня срезает время,
Как скосило твой каблук.
Отравлен хлеб, и воздух выпит:
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать.
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать.
TOP-20 лучших стихотворений Осипа Мандельштама:
Из-за домов, из-за лесов — [Осип Мандельштам]
Исполню дымчатый обряд — [Осип Мандельштам]
СКРИПАЧКА — [Осип Мандельштам]
Не мучнистой бабочкою белой — [Осип Мандельштам]
Квартира тиха как бумага — [Осип Мандельштам]
Я наравне с другими — [Осип Мандельштам]
О, как мы любим лицемерить — [Осип Мандельштам]
СТРИЖКА ДЕТЕЙ — [Осип Мандельштам]
Он дирижировал кавказскими горами — [Осип Мандельштам]
Когда в далекую Корею — [Осип Мандельштам]
ИМПРЕССИОНИЗМ — [Осип Мандельштам]
Я живу на важных огородах — [Осип Мандельштам]
Ему кавказские кричали горы — [Осип Мандельштам]
Когда душе и торопкой и робкой — [Осип Мандельштам]
ЧЕРНОЗЕМ — [Осип Мандельштам]
В морозном воздухе растаял легкий дым — [Осип Мандельштам]
От сырой простыни говорящая — [Осип Мандельштам]
СТИХИ О РУССКОЙ ПОЭЗИИ — [Осип Мандельштам]
Не говори никому — [Осип Мандельштам]
СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ — [Осип Мандельштам]
Исполню дымчатый обряд — [Осип Мандельштам]
СКРИПАЧКА — [Осип Мандельштам]
Не мучнистой бабочкою белой — [Осип Мандельштам]
Квартира тиха как бумага — [Осип Мандельштам]
Я наравне с другими — [Осип Мандельштам]
О, как мы любим лицемерить — [Осип Мандельштам]
СТРИЖКА ДЕТЕЙ — [Осип Мандельштам]
Он дирижировал кавказскими горами — [Осип Мандельштам]
Когда в далекую Корею — [Осип Мандельштам]
ИМПРЕССИОНИЗМ — [Осип Мандельштам]
Я живу на важных огородах — [Осип Мандельштам]
Ему кавказские кричали горы — [Осип Мандельштам]
Когда душе и торопкой и робкой — [Осип Мандельштам]
ЧЕРНОЗЕМ — [Осип Мандельштам]
В морозном воздухе растаял легкий дым — [Осип Мандельштам]
От сырой простыни говорящая — [Осип Мандельштам]
СТИХИ О РУССКОЙ ПОЭЗИИ — [Осип Мандельштам]
Не говори никому — [Осип Мандельштам]
СТИХИ О НЕИЗВЕСТНОМ СОЛДАТЕ — [Осип Мандельштам]
