Кальянчи

Путешественник в Персии встречает прекрасного отрока, который подает ему кальян. Странник спрашивает, кто он, откуда. Отрок рассказывает ему свои похождения, объясняет, что он грузин, некогда житель Кахетии.
В каком раю ты, стройный, насажден?
Какую влагу пил? Какой весной обвеян?
Эйзедом ли ты светлым порожден,
Питомец Пери, или Джиннием взлелеян?
Когда заботам вверенный твоим
Приносишь ты сосуд водовмещальный
И сквозь него проводишь легкий дым, —
Воздушной пеною темнеет ток кристальный,
И ропотом манит к забвенью, как ручья
Гремучего поток в зеленой чаще!
Чинара трость творит жасминной длань твоя
И сахарныя трости слаще,
Когда палимого Ширазского листа
Глотают чрез нее мглу алые уста,
Густеет воздух, напоенный
Алоэ запахом и амброй драгоценной!
Когда ж чарующей наружностью своей
Собрание ты освет_и_шь людей —
Во всех любовь!… Дерв_и_ш отбросил четки,
Примрачный вид на радость обменил:
Не ты ли в нем возжег огонь потухших сил?
Не от твоей ли то походки
Его распрямлены морщины на лице,
И заиграла жизнь на бывшем мертвеце?
Властитель твой — он стал лишь самозванцем,
Он уловлен стыдливости румянцем,
И к_у_дрей кольцами, по высоте рамен
Влекущихся, связавших душу в плен?
И гр_у_ди нежной белизною,
И жилок, шелком свитых, бирюзою,
Твоими взглядами, под свесом темных вежд,
Движеньем уст твоих невинным, миловидным,
Твоей, нескрытою покровами одежд,
Джейрана легкостью, и станом пальмовидным,
В каком раю ты, стройный, насажден?
Эдема ль влагу пил, дыханьем роз обвеян?
Скажи: или от Пери ты рожден,
Иль благодатным Джиннием взлелеян?
«На Риона берегах,
В дальних я рожден пределах,
Где горит огонь в сердцах,
Тверже скал окаменелых;
Рос — едва не из пелен,
Матерью, отцом, безвинный,
В чужу продан, обменен
За сосуд ценинный! {*}
{* В первопечатном тексте
опечатка «цененный». — Ред.}
«Чужой человек! скажи: ты отец?
Имел ли ты чадо от милой подруги?
Корысть ли дороже нам с сыном разлуки?
Отвержен ли враном невинный птенец?
«Караван с шелками шел,
С ним ага мой. Я, рабочий,
Глаз я долго не отвел
С мест, виднелся где кров отчий;
С кровом он слился небес;
Вечерело. Сном боримы,
Стали станом. Темен лес.
Вкруг огня легли мы,
«Курись, огонек! светись, огонек!
Так светит надежда огнем нам горящим!
Пылай ты весельем окрест приседящим,
Покуда спалишь ты последний пенек!
«Спал я. Вдруг взывают: «бой!»
В ста местах сверкает зелье;
Сечей, свистом пуль, пальбой
Огласилось всё ущелье,
Притаился вглубь межи
Я, и все туда ж влекутся.
Слышно — кинулись в ножи —
Безотвязно бьются!
«Затихло смятенье — сече конец.
Вблизи огня брошен был труп, обезглавлен,
На взор его мертвый был взор мой уставлен,
И чья же глава та?… О, горе!… Отец!..?
«Но могучею рукой
Был оторван я от тела.
«Будь он проклят, кровный твой! —
В слух мне клятва загремела —
«Твой отец разбойник был…»
И в бодце, ремнем увитом,
Казнь сулят, чтоб слез не лил
По отце убитом!
«Заря занялася, Я в путь увлечен.
Родитель, ударом погибший бесславным,
Лежать остается — он вепрям дубравным,
Орлам плотоядным на снедь обречен!
«Вышли мы на широту
Из теснин, где шли доселе,
Всю творенья красоту
В пышной обрели Картвеле.
Вкруг излучистой Куры
Ясным днем страна согрета,
Все рассыпаны цветы
Щедростию лета…»
Печатается по тексту первой публикации в «Сыне отечества» 1838, No 1. Авторство Грибоедова точно устанавливается на основании ссылки на автограф, до нас не дошедший (см. «Русское слово» 1859, No 5, стр. 74).
Это — отрывок из поэмы «Путник» (или «Странник»), которую, вероятно, имел в виду В. К. Кюхельбекер в стихотворении «Памяти Грибоедова» (впервые опубликованном в «Собрании стихотворений декабристов», Лейпциг, 1862, стр. 96); здесь к стиху: «Певца, воспевшего Иран…» Кюхельбекер сделал следующее примечание: «Относится к поэме Грибоедова, схожей по форме своей с «Чайльд-Гарольдом»: в ней превосходно изображена Персия. Этой поэмы, нигде не напечатанной, не надо смешивать с другой, о которой упоминает Булгарин» (т. е. с трагедией «Грузинская ночь»; ср. «Русский архив» 1902, No 2, стр. 240).
Кюхельбекер мог познакомиться с поэмой Грибоедова, скорее всего, в декабре 1821-мае 1822 г. в Тифлисе, когда оба поэта дружески сблизились. Очевидно, эту поэму имел в виду Кюхельбекер, сообщая в письме к матери от 18 декабря 1821 г. о Грибоедове и его «творениях в подлинном чистом персидском тоне» (см. В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, Л., 1939, стр. XXVII).
В свете новонайденных архивных материалов выясняется, что в основу дошедшего до нас фрагмента поэмы Грибоедов положил действительное происшествие, свидетелем которого он был в 1820 г. (к этому времени и можно условно отнести данный фрагмент).
Начальник русской дипломатической миссии в Персии С. И. Мазарович, при котором служил Грибоедов, сообщил в Грузию генералу А. А. Вельяминову о следующей истории, имевшей место в Тавризе: «Двое бродяг вывели в здешний базар мальчика-грузина Татия, похищенного ими. Я представил здешнему правительству о беззаконности… Служащий при миссии по моему приказанию силою извлек из шахзадинского дворца [т. е. из дворца Аббас-Мирзы. — В. О.] маленького несчастливца, которого я ныне с караваном отправляю в Карабах» («Новые материалы о Грибоедове» — «Заря Востока» (Тбилиси), 1949, No 154, от 7 августа).