Меню
Илья Эренбург
Главная ~ Литература ~ Стихи писателей 18-20 века ~
Илья Эренбург
В этом разделе представлены лучшие стихи замечательного русского писателя Ильи Эренбурга написанные на рубеже 18-20 вв.
Лучшие стихи Ильи Эренбурга
Эренбург Илья Григорьевич (1891 - 1967) - советский писатель, поэт, переводчик с французского и испанского языков, публицист, фотограф и общественный деятель. Лауреат Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами» и двух Сталинских премий первой степени.
Каин звал тебя, укрывшись в кустах,
Над остывшим жертвенником,
И больше не хотело ни биться, ни роптать
Его темное, косматое сердце.
Над остывшим жертвенником,
И больше не хотело ни биться, ни роптать
Его темное, косматое сердце.
В музеях Рима много статуй,
Нерон, Тиберий, Клавдий, Тит,
Любой разбойный император
Классический имеет вид.
Нерон, Тиберий, Клавдий, Тит,
Любой разбойный император
Классический имеет вид.
Настанет день, скажи — неумолимо,
Когда, закончив ратные труды,
По улицам сраженного Берлина
Пройдут бойцов суровые ряды.
Когда, закончив ратные труды,
По улицам сраженного Берлина
Пройдут бойцов суровые ряды.
Где играли тихие дельфины,
Далеко от зелени земли,
Нарываясь по ночам на мины,
Молча умирают корабли.
Далеко от зелени земли,
Нарываясь по ночам на мины,
Молча умирают корабли.
На ночь глядя выслали дозоры.
Горя повидали понтонеры.
До утра стучали пулеметы,
Над рекой сновали самолеты,
Горя повидали понтонеры.
До утра стучали пулеметы,
Над рекой сновали самолеты,
Есть в Ленинграде, кроме неба и Невы,
Простора площадей, разросшейся листвы,
И кроме статуй, и мостов, и снов державы,
И кроме незакрывшейся, как рана, славы,
Простора площадей, разросшейся листвы,
И кроме статуй, и мостов, и снов державы,
И кроме незакрывшейся, как рана, славы,
Был тихий день обычной осени.
Я мог писать иль не писать:
Никто уж в сердце не запросится,
И тише тишь, и глаже гладь.
Я мог писать иль не писать:
Никто уж в сердце не запросится,
И тише тишь, и глаже гладь.
Привели и застрелили у Днепра.
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек
О, дочерь блудная Европы!
Зимы двадцатой пустыри
Вновь затопляет биржи ропот,
И трубный дых, и блудный крик.
Зимы двадцатой пустыри
Вновь затопляет биржи ропот,
И трубный дых, и блудный крик.
Как давно сказано,
Не все коровы одним миром мазаны:
Есть дельные и стельные,
Есть комолые и бодливые,
Не все коровы одним миром мазаны:
Есть дельные и стельные,
Есть комолые и бодливые,
Большая черная звезда.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Нет, не зеницу ока и не камень,
Одно я берегу: простую память.
Так дерево - оно ветров упорней -
Пускает в ночь извилистые корни.
Одно я берегу: простую память.
Так дерево - оно ветров упорней -
Пускает в ночь извилистые корни.
Ты прости меня, Россия, на чужбине
Больше я не в силах жить твоей святыней.
Слишком рано отнят от твоей груди,
Я не помню, что осталось позади.
Больше я не в силах жить твоей святыней.
Слишком рано отнят от твоей груди,
Я не помню, что осталось позади.
Про первую любовь писали много,-
Кому не лестно походить на Бога,
Создать свой мир, открыть в привычной глине
Черты еще не найденной богини?
Кому не лестно походить на Бога,
Создать свой мир, открыть в привычной глине
Черты еще не найденной богини?
Стали сны единой достоверностью.
Два и три — таких годов орда.
На четвертый (кажется, что Лермонтов) —
Это злое имя «Кабарда».
Два и три — таких годов орда.
На четвертый (кажется, что Лермонтов) —
Это злое имя «Кабарда».
Не торопясь, внимательный биолог
Законы изучает естества.
То был снаряда крохотный осколок,
И кажется, не дрогнула листва.
Законы изучает естества.
То был снаряда крохотный осколок,
И кажется, не дрогнула листва.
Так умирать, чтоб бил озноб огни,
Чтоб дымом пахли щеки, чтоб курьерский:
"Ну, ты, угомонись, уймись, нишкни",-
Прошамкал мамкой ветровому сердцу,
Чтоб дымом пахли щеки, чтоб курьерский:
"Ну, ты, угомонись, уймись, нишкни",-
Прошамкал мамкой ветровому сердцу,
На даче было темно и сыро.
Ветер разнимал тяжелые холсты.
И меня татуировала
Ты.
Ветер разнимал тяжелые холсты.
И меня татуировала
Ты.
Привели и застрелили у Днепра.
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек
На Рамбле возле птичьих лавок
Глухой солдат - он ранен был -
С дроздов, малиновок и славок
Глаз восхищенных не сводил.
Глухой солдат - он ранен был -
С дроздов, малиновок и славок
Глаз восхищенных не сводил.
К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Ногти ночи цвета крови,
Синью выведены брови,
Пахнет мускусом крысиным,
Гиацинтом и бензином,
Синью выведены брови,
Пахнет мускусом крысиным,
Гиацинтом и бензином,
Остановка. Несколько примет.
Расписанье некоторых линий.
Так одно из этих легких лет
Будет слишком легким на помине.
Расписанье некоторых линий.
Так одно из этих легких лет
Будет слишком легким на помине.
На площадях столиц был барабанный бой
и конский топот,
Июльский вечер окровавил небосклон.
Никто не знал, что это сумерки Европы,
и конский топот,
Июльский вечер окровавил небосклон.
Никто не знал, что это сумерки Европы,
Я не трубач — труба. Дуй, Время!
Дано им верить, мне звенеть.
Услышат все, но кто оценит,
Что плакать может даже медь?
Дано им верить, мне звенеть.
Услышат все, но кто оценит,
Что плакать может даже медь?
Мэри, о чем Вы грустите
Возле своих кавалеров?
Разве в наряженной свите
Мало певучих труверов?
Возле своих кавалеров?
Разве в наряженной свите
Мало певучих труверов?
Стали сны единой достоверностью.
Два и три — таких годов орда.
На четвертый (кажется, что Лермонтов) —
Это злое имя «Кабарда».
Два и три — таких годов орда.
На четвертый (кажется, что Лермонтов) —
Это злое имя «Кабарда».
Ветер летит и стенает.
Только ветер. Слышишь - пора.
Отрекаюсь, трижды отрекаюсь
От всего, чем я жил вчера.
Только ветер. Слышишь - пора.
Отрекаюсь, трижды отрекаюсь
От всего, чем я жил вчера.
Нет, не забыть тебя, Мадрид,
Твоей крови, твоих обид.
Холодный ветер кружит пыль.
Зачем у девочки костыль?
Твоей крови, твоих обид.
Холодный ветер кружит пыль.
Зачем у девочки костыль?
Над Парижем грусть. Вечер долгий.
Улицу зовут "Ищу полдень".
Кругом никого. Свет не светит.
Полдень далеко, теперь вечер.
Улицу зовут "Ищу полдень".
Кругом никого. Свет не светит.
Полдень далеко, теперь вечер.
Был тихий день обычной осени.
Я мог писать иль не писать:
Никто уж в сердце не запросится,
И тише тишь, и глаже гладь.
Я мог писать иль не писать:
Никто уж в сердце не запросится,
И тише тишь, и глаже гладь.
"Во Францию два гренадера..."
Я их, если встречу, верну.
Зачем только черт меня дернул
Влюбиться в чужую страну?
Я их, если встречу, верну.
Зачем только черт меня дернул
Влюбиться в чужую страну?
Есть перед боем час - всё выжидает:
Винтовки, кочки, мокрая трава.
И человек невольно вспоминает
Разрозненные, темные слова.
Винтовки, кочки, мокрая трава.
И человек невольно вспоминает
Разрозненные, темные слова.
Ты тронул ветку, ветка зашумела.
Зеленый сон, как молодость, наивен.
Утешить человека может мелочь:
Шум листьев или летом светлый ливень,
Зеленый сон, как молодость, наивен.
Утешить человека может мелочь:
Шум листьев или летом светлый ливень,
Батарею скрывали оливы.
День был серый, ползли облака.
Мы глядели в окно на разрывы,
Говорили, что нет табака.
День был серый, ползли облака.
Мы глядели в окно на разрывы,
Говорили, что нет табака.
Ракета салютов. Чем небо черней,
Тем больше в них страсти растерзанных дней.
Летят и сгорают. А небо черно.
И если себя пережить не дано,
Тем больше в них страсти растерзанных дней.
Летят и сгорают. А небо черно.
И если себя пережить не дано,
Все взорвали. Но гляди - среди щебня,
Средь развалин, роз земли волшебней,
Розовая, в серой преисподней,
Роза стали зацвела сегодня.
Средь развалин, роз земли волшебней,
Розовая, в серой преисподней,
Роза стали зацвела сегодня.
Самоубийцею в ущелье
С горы кидается поток,
Ломает траурные ели
И сносит камни, как песок.
С горы кидается поток,
Ломает траурные ели
И сносит камни, как песок.
Где люди ужинали - мусор, щебень,
Кастрюли, битое стекло, постель,
Горшок с сиренью, а высоко в небе
Качается пустая колыбель.
Кастрюли, битое стекло, постель,
Горшок с сиренью, а высоко в небе
Качается пустая колыбель.
Все взорвали. Но гляди - среди щебня,
Средь развалин, роз земли волшебней,
Розовая, в серой преисподней,
Роза стали зацвела сегодня.
Средь развалин, роз земли волшебней,
Розовая, в серой преисподней,
Роза стали зацвела сегодня.
Да разве могут дети юга,
Где розы блещут в декабре,
Где не разыщешь слова "вьюга"
Ни в памяти, ни в словаре,
Где розы блещут в декабре,
Где не разыщешь слова "вьюга"
Ни в памяти, ни в словаре,
Когда я был молод, была уж война,
Я жизнь свою прожил — и снова война.
Я все же запомнил из жизни той громкой
Не музыку марша, не грозы, не бомбы,
Я жизнь свою прожил — и снова война.
Я все же запомнил из жизни той громкой
Не музыку марша, не грозы, не бомбы,
Над Парижем грусть. Вечер долгий.
Улицу зовут "Ищу полдень".
Кругом никого. Свет не светит.
Полдень далеко, теперь вечер.
Улицу зовут "Ищу полдень".
Кругом никого. Свет не светит.
Полдень далеко, теперь вечер.
В одежде гордого сеньора
На сцену выхода я ждал,
Но по ошибке режиссера
На пять столетий опоздал.
На сцену выхода я ждал,
Но по ошибке режиссера
На пять столетий опоздал.
Из-за деревьев и леса не видно.
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Люблю немецкий старый городок —
На площади липу,
Маленькие окна с геранями,
Над лавкой серебряный рог
На площади липу,
Маленькие окна с геранями,
Над лавкой серебряный рог
На севере, в июле, после долгой разлуки,
Я увидал — задымился вдали,
Белой болотной ночью окутанный,
Родина, твой лик.
Я увидал — задымился вдали,
Белой болотной ночью окутанный,
Родина, твой лик.
О, дайте вечность мне,- и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и......
(И. Анненский)
В печальном парке, где дрожит зола,
За равнодушие к обидам и......
(И. Анненский)
В печальном парке, где дрожит зола,
В эти ночи слушаю голос ветра.
Под морозной луной
Сколько их лежит, неотпетых,
На всех пустырях земли родной?
Под морозной луной
Сколько их лежит, неотпетых,
На всех пустырях земли родной?
Был нищий пригород, и день был сер,
Весна нас выгнала в убогий сквер,
Где небо призрачно, а воздух густ,
Где чудом кажется сирени куст,
Весна нас выгнала в убогий сквер,
Где небо призрачно, а воздух густ,
Где чудом кажется сирени куст,
Не для того писал Бальзак.
Чужих солдат чугунный шаг.
Ночь навалилась, горяча.
Бензин и конская моча.
Чужих солдат чугунный шаг.
Ночь навалилась, горяча.
Бензин и конская моча.
И дверцы скрежет: выпасть, вынуть.
И молит сердце: где рука?
И всё растут, растут аршины
От ваших губ и до платка.
И молит сердце: где рука?
И всё растут, растут аршины
От ваших губ и до платка.
Есть задыханья, и тогда
В провиденье грозы
Не проступившие года
Взметают пальцев зыбь.
В провиденье грозы
Не проступившие года
Взметают пальцев зыбь.
Я смутно жил и неуверенно,
И говорил я о другом,
Но помню я большое дерево,
Чернильное на голубом,
И говорил я о другом,
Но помню я большое дерево,
Чернильное на голубом,
Из-за деревьев и леса не видно.
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Когда в Париже осень злая
Меня по улицам несет
И злобный дождь, не умолкая,
Лицо ослепшее сечет,-
Меня по улицам несет
И злобный дождь, не умолкая,
Лицо ослепшее сечет,-
Когда замолкает грохот орудий,
Жалобы близких, слова о победе,
Вижу я в опечаленном небе
Ангелов сечу.
Жалобы близких, слова о победе,
Вижу я в опечаленном небе
Ангелов сечу.
Бухгалтер он, счетов охапка,
Семерки, тройки и нули.
И кажется, он спит, как папка
В тяжелой голубой пыли.
Семерки, тройки и нули.
И кажется, он спит, как папка
В тяжелой голубой пыли.
Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Сердце, это ли твой разгон!
Рыжий, выжженный Арагон.
Нет ни дерева, ни куста,
Только камень и духота.
Рыжий, выжженный Арагон.
Нет ни дерева, ни куста,
Только камень и духота.
Ветер летит и стенает.
Только ветер. Слышишь - пора.
Отрекаюсь, трижды отрекаюсь
От всего, чем я жил вчера.
Только ветер. Слышишь - пора.
Отрекаюсь, трижды отрекаюсь
От всего, чем я жил вчера.
Слов мы боимся, и все же прощай.
Если судьба нас сведет невзначай,
Может, не сразу узнаю я, кто
Серый прохожий в дорожном пальто,
Если судьба нас сведет невзначай,
Может, не сразу узнаю я, кто
Серый прохожий в дорожном пальто,
Большая черная звезда.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Календарей для сердца нет,
Все отдано судьбе на милость.
Так с Тютчевым¹ на склоне лет
То необычное случилось,
Все отдано судьбе на милость.
Так с Тютчевым¹ на склоне лет
То необычное случилось,
Ракета салютов. Чем небо черней,
Тем больше в них страсти растерзанных дней.
Летят и сгорают. А небо черно.
И если себя пережить не дано,
Тем больше в них страсти растерзанных дней.
Летят и сгорают. А небо черно.
И если себя пережить не дано,
Зевак восторженные крики
Встречали грузного быка.
В его глазах, больших и диких,
Была глубокая тоска.
Встречали грузного быка.
В его глазах, больших и диких,
Была глубокая тоска.
На ладони - карта, с малолетства
Каждая проставлена река,
Сколько звезд ты получил в наследство,
Где ты пас ночные облака.
Каждая проставлена река,
Сколько звезд ты получил в наследство,
Где ты пас ночные облака.
Из земной утробы Этновою печью
Мастер выплеснул густое серебро
На обугленные черные предплечья
Молодых подручных мастеров.
Мастер выплеснул густое серебро
На обугленные черные предплечья
Молодых подручных мастеров.
На площади пел горбун,
Уходили, дивились прохожие:
"Тебе поклоняюсь, буйный канун
Черного года!
Уходили, дивились прохожие:
"Тебе поклоняюсь, буйный канун
Черного года!
Он пригорюнится, притулится,
Свернет, закурит и вздохнет,
Что есть одна такая улица,
А улицы не назовет.
Свернет, закурит и вздохнет,
Что есть одна такая улица,
А улицы не назовет.
Мир велик, а перед самой смертью
Остается только эта горстка,
Теплая и темная, как сердце,
Хоть ее и называли черствой,
Остается только эта горстка,
Теплая и темная, как сердце,
Хоть ее и называли черствой,
Уж рдеет золотой калач.
И, самогона ковш бывалый
Хлебнув, она несется вскачь
По выжженному буревалу.
И, самогона ковш бывалый
Хлебнув, она несется вскачь
По выжженному буревалу.
Чужое горе — оно, как овод,
Ты отмахнешься, и сядет снова,
Захочешь выйти, а выйти поздно,
Оно — горячий и мокрый воздух,
Ты отмахнешься, и сядет снова,
Захочешь выйти, а выйти поздно,
Оно — горячий и мокрый воздух,
Как восковые, отекли камельи,
Расина декламируют дрозды.
А ночью невеселое веселье
И ядовитый изумруд звезды.
Расина декламируют дрозды.
А ночью невеселое веселье
И ядовитый изумруд звезды.
В кафе пустынном плакал газ.
На воле плакал сумеречный час.
О, как томителен и едок
Двух родников единый свет,
На воле плакал сумеречный час.
О, как томителен и едок
Двух родников единый свет,
Я помню, давно уже я уловил,
Что Вы среди нас неживая.
И только за это я Вас полюбил,
Последней любовью сгорая.
Что Вы среди нас неживая.
И только за это я Вас полюбил,
Последней любовью сгорая.
Города горят. У тех обид
Тонны бомб, чтоб истолочь гранит.
По дорогам, по мостам, в крови,
Проползают ночью муравьи,
Тонны бомб, чтоб истолочь гранит.
По дорогам, по мостам, в крови,
Проползают ночью муравьи,
Когда закончен бой, присев на камень,
В грязи, в поту, измученный солдат
Глядит еще незрячими глазами
И другу отвечает невпопад.
В грязи, в поту, измученный солдат
Глядит еще незрячими глазами
И другу отвечает невпопад.
Знакомые дома не те.
Пустыня затемненных улиц.
Не говори о темноте:
Мы не уснули, мы проснулись.
Пустыня затемненных улиц.
Не говори о темноте:
Мы не уснули, мы проснулись.
"Во Францию два гренадера..."
Я их, если встречу, верну.
Зачем только черт меня дернул
Влюбиться в чужую страну?
Я их, если встречу, верну.
Зачем только черт меня дернул
Влюбиться в чужую страну?
Батарею скрывали оливы.
День был серый, ползли облака.
Мы глядели в окно на разрывы,
Говорили, что нет табака.
День был серый, ползли облака.
Мы глядели в окно на разрывы,
Говорили, что нет табака.
Ненависть — в тусклый январский полдень
Лед и сгусток замерзшего солнца.
Лед. Под ним клокочет река.
Рот забит, говорит рука.
Лед и сгусток замерзшего солнца.
Лед. Под ним клокочет река.
Рот забит, говорит рука.
Жилье в горах - как всякое жилье:
До ночи пересуды, суп и скука,
А на веревке сушится белье,
И чешется, повизгивая, сука.
До ночи пересуды, суп и скука,
А на веревке сушится белье,
И чешется, повизгивая, сука.
Смуглые беспомощные руки
Пролетели. Там светлей!
(Вечная Заступница,
Не крени высоких кораблей!)
Пролетели. Там светлей!
(Вечная Заступница,
Не крени высоких кораблей!)
Все простота: стекольные осколки,
Жар августа и духота карболки,
Как очищают от врага дорогу,
Как отнимают руку или ногу.
Жар августа и духота карболки,
Как очищают от врага дорогу,
Как отнимают руку или ногу.
Они накинулись, неистовы,
Могильным холодом грозя,
Но есть такое слово «выстоять»,
Когда и выстоять нельзя,
Могильным холодом грозя,
Но есть такое слово «выстоять»,
Когда и выстоять нельзя,
В кастильском нищенском селенье,
Где только камень и война,
Была та ночь до одуренья
Криклива и раскалена.
Где только камень и война,
Была та ночь до одуренья
Криклива и раскалена.
Додумать не дай, оборви, молю, этот голос,
Чтоб память распалась, чтоб та тоска......
Чтоб люди шутили, чтоб больше шуток и шума,
Чтоб, вспомнив, вскочить, себя оборвать, не......
Чтоб память распалась, чтоб та тоска......
Чтоб люди шутили, чтоб больше шуток и шума,
Чтоб, вспомнив, вскочить, себя оборвать, не......
...И вот уж на верхушках елок
Нет золотых и розовых огней.
Январский день, ты был недолог,
Короче самых хрупких дней.
Нет золотых и розовых огней.
Январский день, ты был недолог,
Короче самых хрупких дней.
Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
TOP-20 лучших стихотворений Ильи Эренбурга:
Хвала смерти — [Илья Эренбург]
1941 — [Илья Эренбург]
Я так любил тебя — до грубых шуток — [Илья Эренбург]
В мае 1945 — [Илья Эренбург]
Да разве могут дети юга — [Илья Эренбург]
Так ждать, чтоб даже память вымерла — [Илья Эренбург]
О, дочерь блудная Европы! — [Илья Эренбург]
Я сегодня вспомнил о смерти — [Илья Эренбург]
Я смутно жил и неуверенно — [Илья Эренбург]
Я знаю: будет золотой и долгий — [Илья Эренбург]
Дыхание — [Илья Эренбург]
О, дайте вечность мне,- и вечность я отдам — [Илья Эренбург]
Я бы мог прожить совсем иначе — [Илья Эренбург]
Последняя любовь — [Илья Эренбург]
Я помню, давно уже я уловил — [Илья Эренбург]
Чай пила с постным сахаром — [Илья Эренбург]
Я не трубач — труба. Дуй, Время! — [Илья Эренбург]
Ленинград — [Илья Эренбург]
Додумать не дай, оборви, молю, этот голос — [Илья Эренбург]
Ночью — [Илья Эренбург]
1941 — [Илья Эренбург]
Я так любил тебя — до грубых шуток — [Илья Эренбург]
В мае 1945 — [Илья Эренбург]
Да разве могут дети юга — [Илья Эренбург]
Так ждать, чтоб даже память вымерла — [Илья Эренбург]
О, дочерь блудная Европы! — [Илья Эренбург]
Я сегодня вспомнил о смерти — [Илья Эренбург]
Я смутно жил и неуверенно — [Илья Эренбург]
Я знаю: будет золотой и долгий — [Илья Эренбург]
Дыхание — [Илья Эренбург]
О, дайте вечность мне,- и вечность я отдам — [Илья Эренбург]
Я бы мог прожить совсем иначе — [Илья Эренбург]
Последняя любовь — [Илья Эренбург]
Я помню, давно уже я уловил — [Илья Эренбург]
Чай пила с постным сахаром — [Илья Эренбург]
Я не трубач — труба. Дуй, Время! — [Илья Эренбург]
Ленинград — [Илья Эренбург]
Додумать не дай, оборви, молю, этот голос — [Илья Эренбург]
Ночью — [Илья Эренбург]
