Чтобы связаться с «Леонид Куликовский», пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.
Меню
А ТЫ ПОМНИШЬ?.. (часть 2)
3
Где мы шли – там дороги легли,
Города и посёлки вставали,
Здесь страну мы свою возвели,
И о ней свои песни слагали![1]
Было обязательным после первого и второго курсов проходить трудовой семестр. Работали в стройотрядах, колхозах, проводниками поездов дальнего следования, до Москвы... Мы с тобой записались в стройотряд, нам расписали, что денег заработаем!? не потратим... Мы и поверили! Почему бы нет?Стройотряд, дай Бог памяти, «Полюсом» назывался... Нас укатали на север Томской области, на реку Кеть. Сложным тогда оказался наш маршрут.
От Томска, на пароходе, мы плыли по Томи вниз по течению, здесь возможно моряки не согласятся на слово «плыли», скажут с уверенностью, что «шли»... Нас, пассажиров, было много, а посему спускаться в пассажирские палубы, где и яблоку было трудно упасть, не хотелось. Было жарко и душно... Много было попутчиков, пассажиров, что следовали до пунктов своего назначения, да и стройотрядов было немало. Все куда-то стремились, что-то куда-то звало людей... Всегда удивляло свойство людей перемещаться из одного пункта в другой, причём постоянно, как во времена великих переселений, что известны истории.[2]
Сна не было, и виды ночной реки, и усыпанное звёздами ночное небо будоражили меня. Всё просилось в жизнь, в приключения. Момент мне был нов, интересен, до сих пор не был прожит так, а значит, хотелось как можно больше увидеть, запомнить, вкусить каким-то шестым чувством, вобратьв себя... Всё было необычно, романтично, надвигающее впереди виделось загадочным приключением. Плескалась за бортом вода, доносились с берегов крики ночных птиц, на фоне ночного неба контуры прибрежных лесов казались страшновато-загадочными, вдобавок к этому всегда присутствуют звуки, происхождение которых непонятно... За спиной пароходика встал ненадолго рогатый месяц, покрасовался собою, полюбовался пейзажами реки, тайги и скрылся. Но звёзды нас сопровождали до самого утра, яркие, мерцающие, переливающиеся цветами радуги... Только рассвет смог пригасить их переливы, потом и вовсе притушить.
Под утро мы подплывали в устье реки Томь, где она попадает в широкую реку Обь. Мы из ночной мглы подкрались к рассвету и, когда он наступил, а в Томской области как долго задерживается день, так и стремительно наступает рассвет... И надо же было так совпасть, что как раз в момент нашего переселения из Томи в Обь, вышло навстречу нам солнце, большое, багровое. Оно ярко отразилось в водном пространстве слияния двух рек, ослепило глаза, потом расцветило облака по горизонту в немыслимые пурпурные краски, переходившие местами в золотистые и далее в жёлтые. Шар выкатился, отражением пробежался по водной глади и обдал округу таким светом, что всё потонуло в радужном блеске. Длилось совсем недолго, потом осветилось мощным солнечным светом, и день заголосил, закричал своими естественными голосами, забегали люди, очарование покоя ночи и рассвета закончилось... Пронзительным гудком парохода огласилась вся окрестность, и мы вплыли, то есть вошли в воды Оби. Молодёжь высыпала на верхнюю палубу, с криками «ура», любовалась видом... И было на что посмотреть!
— Не знаю, не помню, ты был тогда рядом со мною на палубе, смотрел на набегающий день? Или отходил от выпитого вина, каким обильно заправлялся с вечера? Кроме ночи, рассвета и полного парохода людей ты, Гешка, выпал из памяти... Как и почему, видимо отличное на тот момент нас интересовало. Вскоре мы подходили к пристани Колпашево, а там после переклички пересели на маленькое судёнышко...
Поначалу от Колпашево, мы на тихоходном катерке плыли по реке Чая. Название было оправдано цветом воды, я не видел такой бурой воды нигде... Медленно пыхтя по реке, наше судёнышко пробиралось по излучинам этой речки, а мы отдыхали после серьёзной ночной бессонницы... Нас десантировали в леспромхозе, что и название стёрлось из памяти. Работа в леспромхозе на лесопилке, где мы из кругляка, так брёвна обзываются, выпиливали на пилораме строительный брус. Север области тогда стремительно развивался и остро нуждался в таком стройматериале.
Долго мы там не задержались, что-то где-то было не улажено, какие-то договора не подписаны или условия не соблюдены... После недельной работы мы вернулись в Колпашево и здесь нас разделили, ты остался в партии, что отправлялась на край Колпашево, пригород его, а мы с десятком парней ринулись кормить комаров дальше на север, на реку Кеть. Не нравилось мне такое, правда! Не хотел я с тобой по разным партиям разъезжаться, тебе тоже по душе не было, но что делать, такова «се ля ви», в смысле жизнь...
Вот и показала нам эта «се ля ви», какова она будет там. В шесть утра мы уже были на ногах, позавтракав, мы отправлялись на объекты, строили два деревянных двуподъездных домика из такого бруса, какой мы выпиливали на первом своём объекте, на пилораме, что покинули. А возвращались уже тогда, когда солнце давно село и видеть, что делаешь, было невозможно. Понятно, что с перерывом на обед. Наскоро перекусив, мы замертво падали на кровати и без всякого сна мгновенно перескакивали в утро. Противный звонок, голос командира стройотряда, небольшая зарядка, руки совсем не хотели двигаться, и вновь на передовую... Первую неделю было вообще непонятно, как можно справляться с таким распорядком дня. Тело ломило от тяжёлой работы, вставать не хотелось, но человек такое существо, что привыкнет ко всему, привык и я...
Примерами жизни многих людей и, конечно, своей, я вывел, что упражнять, развивать, возможно, любые свои качества... Духа в том числе, а это ведёт в свою очередь к овладению своим телом, чувствами и мыслями... И делать такое можно в любое время, в любом месте. Побеждать усталость, холод, голод, недовольство, уныние, а последнее победить очень важно. Унылых людей называют жалкими слепцами, когда в пику унылости есть радость... Словом, закалять можно себя везде и при любых условиях, в которые нас любит помещать жизнь, та «се ля ви», о которой я упоминал. Так как «жизнь и есть то горнило для духа, где выковывается его огненная мощь».[3] Сила человека неисчерпаема, когда сознательно призвана в жизнь его энергия, то есть уверовано в истинность, непогрешимость и неизменность того к чему приведёт прилагаемое усилие. Так мною искоренено было немало вредных привычек, и я научился привыкать к тем условиям, мириться с ними, в какие уголки, порою приводили меня, жизненные тропы.
Через неделю мой организм вошёл в ритм изнуряющей работы, и через полтора месяца два новеньких домика красовались в посёлке... Тогда к нам на место работы стройотряда приезжали кинооператоры, не помню откуда, из какого органа печати или телевиденья, областного или союзного значении. Прибыли снимать трудовые будни студентов, и в кадре частенько мелькал я. Хотелось бы мне сейчас взглянуть и на себя, и на ребят, с кем я работал, все молодые, красивые, полные жизни, а все ли живые, как и ты, Гена, я не знаю. Где-то же хранятся для меня незабываемые кадры, на каких-то полках пылятся...
Правда, делали мы небольшие перерывчики, ходили на реку Кеть купаться, а это два километра. Славно было предавать себя водам спокойно текущей реки, чистой и прохладной, а потом упасть на берегу и смотреть в синее небо. Журчание на перекатах реки, проплывающие облака, жаркое солнце в зените... Молодость и жизнь впереди!.. А ещё мы ездили в гости. Какая причина для этого не помню. Это были студентки с другого факультета энергетического, и специализировались они на оштукатуривании стен тех объектов, что мы строили. Видимо работали в связке с нами. Вечером было кино под открытым небом. Какая-то необычность была и, там где много девочек ещё и романтикой было опутано всё: и вечер, и кино, конечно про любовь, и сами говорливые, щебечущие, посматривающие на нас девочки... Ты, Гешка, постоянно над моей романтичностью посмеивался, подтрунивал над нею и, правда, она была. Я ею был пропитан насквозь, и в этот вечер моё романтическое приключение было впереди... Не планировал, но куда деваться, оно случилось... Наверное, моё к тебе обращение было бы совсем пресным, не расскажи о таком.
Во время сеанса кино я положил голову на ноги одной девушки, которая вмиг мне выделилась из всех. Она не протестовала, даже наоборот взяла её своими руками и поправила, что дало мне понимание - небезразличен...
— Ты хорошенький..., — тихо прошептала она и поцеловала, наклонившись надо мною... Сама, первая поцеловала, обдав меня своей красотою и юностью, а также запахом молодого женского организма. Голова моя закружилась, от лета, вечера, а ещё больше от неё. Фильм перестал меня интересовать, а рассвет с великим трудом заставил нас расстаться...
Мы уезжали опять кормить комаров, и под препротивный звонок будильника чуть рассветёт, вставать, пилить, строгать, возводить стены домов. Ещё долго меня преследовал, виделся пред собою её юный образ, прекрасный, манящий...
Велика ты сила вечного тяготения к женщине!..
Расстались мы с ней на рассвете
С загадкой движений и глаз...
Есть что-то прекрасное в лете,
А с летом прекрасное в нас.[4]
Правду тебе говорю, Ген, не посмеивайся, как всегда... Вот не сойти с места мне, если вру... Так и было!.. Всё, что касалось девушек, ни слова не привирал, такое противно было всегда, а бахвальство других терпеть не мог. Как бы ни складывалось, кто бы ни был с мужчиной, и какого поведения, если произошло - рот на замок! Это дело двоих и гоготание с привкусом похотливых подробностей мерзковато.
Сильная половина частенько этим грешит...
4
— Гена! я уже говорил, что во время моего проживания в среде студенческой, меня порою окружали удивительные люди и мне придётся тебе напомнить, хотя я уверен, что ты всех их помнишь не хуже меня, однако освежить твою и свою память надо, а то как же без этого. Всех упомянуть невозможно, очередь длинная, но каких-то непременно опишу или упомяну. Во всяком случае, буду очень стараться...
На первом курсе к нам в комнату, к тебе заходил твой знакомый, странноватый на вид или первый взгляд, знакомый. Длинные волосы, частично обесцвеченные, приобретшие цвет меди, и часто схваченные повязкой. Потрёпанные джинсы, а вместо гульфика в интересном месте завязывались цветным шнурком, да, да шнурком... Чудак и только!.. И смех его был подобен подхихикиванию.
— Что за оригинал? — поинтересовался я, уже раньше видел его на лекциях по общим дисциплинам.
— А-а-а, Володя?! «Опальный поэт», так он себя называет, но в общем отличный парень. Мы в прошлом году вместе поступали.
Я пригляделся внимательнее, уж больно необычный был персонаж... И как быстро я его отринул мысленно от себя, так мгновенно проникся к нему симпатией, меня глаза его поразили. Красивые, смотрящие на мир вокруг с какой-то тоской и горечью. Откуда она? почему в его возрасте проявилась, жизнью ли приобретена, или рождением была дана?.. Они были не только красивыми, были умными, цепкими это сразу чувствовалось, в них читалась тоска по дали, моей дали, той, что всегда волновала меня, тревожила и звала.
Ох! эта даль... Неизвестная, манящая, никем невиданная, но по каким-то силам своим непонятным зовущая. Что это, где это, это так заводило всегда и одновременно тоскливо растворялось где-то внутри. Это были мечты? несбывшиеся надежды? путешествия? далёкая романтичная любовь? что? что?.. Можно ли дать чёткое словесное определение неизвестному? Нельзя, но тогда зачем оно, неизвестное, которое ещё и тоскует в тебе, порою болит? Кто знает? Но это есть!.. И отмахнуться от него не получается и самое странное оно всегда впереди... Только вроде дошёл, а оно как солнечный зайчик, неуловимое, уже опять впереди – манит и машет тебе. «Иди, иди ко мне с мечтой, тоской и надеждой, обязательно с надеждой!»
Вот такая в чём-то родственная душа и притянулась ко мне жизнью, я с радостью и благодарностью ответил своей дружбой...
Были моменты, когда заходил Володя ко мне, не часто, но и нередко, так бывает, посмотрит своими грустными глазами и скажет:
— Вот что, вечер чудный, есть желание выпить кофе и изволит ли твоя душенька составить компанию моей, — дважды просить не надо было, я был скор, зная, что на пустое не потратим время. Мы шли и разговаривали... Конечно, большей частью говорил он, а я со свойственным мне умением слушать внимал в то, что он говорил, изредка вставлял несущественное.
Горели желтовато-оранжевые фонари... Снег падал большими хлопьями, хрустел под ногами, поскрипывал, приятно, звонко. Сновали такси, троллейбусы, ходили люди. По обеим бокам тротуара лежали высокие сугробы, снега было много, а очищая тротуар, накидывали его целые горы. Мы шли, как по коридору от проспекта Кирова в центр, до магазина «Белочка», там кофе готовили славный, ароматный, словом настоящий, редко позднее такой доводилось пить, или срабатывает здесь очарованность юности. Возможно и то и другое...
Володя был взрослее меня и возрастом и в чём-то циничнее меня. Меня считал пока ещё неиспорченной заготовкой, я это чувствовал и он иногда говорил, не прямо, но намекал мягко. Он и впрямь был опытнее во всём.
— Над чем ты сейчас работаешь? — спрашивал его
— Стихи требуют всего человека, иначе они не стихи, или поправлю себя, что они могут быть стихами, но не поэзией. Нужно осознать себя в мире. Может на ощупь, но найти свои краски, свои слова для выражения себя. Только в этом случае ты будешь интересен, как поэт. Из сотни сборников стихов, я могу назвать пять-шесть интересных, остальные все серы, потому что похожи друг на друга. Вот послушай Шкляревского:
Земные взоры Пушкина и Блока
Устремлены с надеждой в небеса,
А Лермонтова чёрные глаза,
С небес на землю смотрят одиноко.
— Или ещё его же:
Я все еще живу, храня
звучанье чистой русской речи,
и на прощанье у меня
назначены с грядущим встречи.[5]
К сожалению, он после первого курса уехал к себе на родину, бросил институт, не его линия жизни, здесь ничто не держало. Мы потерялись!.. Но жизнь, странная, она резко разводит людей в стороны, так и неожиданно восстанавливает связи. Каким образом, а вот как!.. Я приехал в гости в Семипалатинск к своей девушке, после второго курса и в одном из магазинов, а это был книжный, нос к носу столкнулся с молодым человеком, что-то пробормотали друг другу недовольное, но в голосе его или моём было знакомое и мы остановились уже внимательнее всмотрелись друг в друга. Это был он, Володя... Волосы пострижены под короткую стрижку, тёмные, естественные, но мы узнали, обнялись и уже стали переписываться...
Вскоре он ушёл в армию и на мои письма, полные жизненного разочарования и описываемые мною жизненные коллизии, в которых виноват был только я, отвечал мне:
— Ты жалуешься, что одинок... Внутренне, ощущением, мне понятно оно. Но одиночество должно быть смыслом, а не целью. Сейчас не пишу, так как стихи субстанция мысли и чувства. Невозможно что-нибудь создать, не сосредотачиваясь на определённой теме. Так что коплю образы, мысли и знаю, что писать мне надо и буду, но потом, потом...
Стиль его писем был потрясающим... Короткими предложениями, легко и плавно, отрывистыми фразами мог показать картину и написать мне. Причём в поле зрения, как поэту, он им был, попадали самые простые вещи и понятия, скажем фонари, причём здесь фонари? не причём! но появлялись...
— Начинал писать в сумерках, заканчиваю ночью... Фонари может цапли или пеликаны, стоят по обе стороны дороги, хотят опереться друг о друга головами и не могут.
Или про кактус...
— Одна отрада – кактус. Сейчас он маленький, но колючий. Чем только не займёшься с тоски. Но а ты можешь завести себе розу и ухаживать за ней, настоящую. У роз приятный аро-мат. Розы без аро просто с матом. Прости за плоский каламбур, но вымарывать не стану.
— В Алма-Ате весна +15. Город пёстр. А я никто и никакой. Быть может пёс – любимый мой мотив.
— И дай нам Бог встретиться на этой земле, где горы Рериха, тополя Куинджи, где у меня полуночный пейзаж и за серебряной оградой лишь два оранжевых плода.
Не встретились!.. Разбежались опять пути-дорожки и уже не пересеклись. Знаю по очень скупым источникам, что вышло его несколько сборников, печатался в альманахах, но чтобы имя гремело, то нет, а зря!.. Было в нём то, чего лишены были многие известные стихотворцы...
Без тебя здесь уже по-другому
Дышит небо и дышит река.
Стала длинной дорога до дому,
А до первой звезды – коротка.
………………………………..
Золотые пусть листьев созвездья
Тот небесный напомнят узор,
Где бродили когда-то мы вместе,
Где, я знаю, остались с тех пор.
Наберите в интернете эти начальные строки, и вам выдаст «хранилище» полностью стихотворение. Почитайте, составьте мнение, а я озвучил только моё, какое возможно, но моё...
5
Второй курс после стройотряда мы с тобой начали жить в одной комнате, если не ошибаюсь на четвёртом этаже, в крыле, окна которого выходят на проспект Ленина. Чудная была осень, как сейчас она перед глазами, тёплая, с короткими дождями, которые быстро проходили, не делая грязи, а умывая увядающую листву... Осень вошла в своё особое состояние, называемое в народе - «Бабье лето», оно после дождей вновь предстояло нам с солнцем, трелями птиц, почти золотое, как из классики, по-левитановски...
Компания комнаты подобралась, что винегрет, разношёрстная, с чем бы сравнить, а просто скажу - «вырванные годы». Кутежи, драки, накуренная комната, утренние похмелья и всё остальное, сопутствующее такому образу жизни. Слыл я среди них белой вороной, был почти паинькой тогда в сравнении с соседями, но ты помнишь, я не участвовал в оргиях, а уходил к своим милым друзьям с группы... На тот момент моё отношение ко многому шло по инерции со школьных лет к кутежам и попойкам. Я не курил, редко притрагивался к вину, словом, если помнишь, мне быстро надоело соседство, и я ушёл жить к ребятам, с которыми учился...
Спасибо! им, что поняли мою проблему и поставили пятую кровать и без того в тесной комнате. Комната была на первом этаже. А через стенку жила кастелянша общежития. Когда мы устраивали весёлый мальчишеский шабаш, хохотали, боролись, ребята пели, всё ходуном ходило, за стеной посуда плясала в такт нашим забавам. Частенько раздавались стуки в стенку, и бывало разъярённая молодая женщина, яркая, с чёрными крашенными волосами, пылая гневом, врывалась в комнату и разносила нас в пух и прах. Мы виновато извинялись... Что сделаешь? молодые, шумные, кровь с молоком!.. Простите нас! Она смягчалась, уже назидательным голосом увещевала нас, стыдила, и нам почти было стыдно, до следующего раза, я же говорю, горячие всё кипело в нас... И кто знает, какие мысли бродили у молодой женщины, кроме гнева, глядя на нас, в которых «кровь с молоком»?.. С нами в комнате жил кореец, курсом старше, прилежный и постоянно занимающийся какой-либо дисциплиной, почти идеальный студент, но как зовут – не помню, вроде Сергей... Его мы тоже донимали бесконечным гоготанием, Борька пением, Шурик анекдотами. К нам в комнату, в гости, частенько приходили наши друзья... Какое же здесь учение? Шум, гам, звон гитары, частый смех и Борькин голос выводящий песню... Однажды в пылу гнева он закричал на нас:
— Вы тупые! такие, как!.. Такие, как три слона обшитые брезентом! — выкрикнул... и после его возмущения повисла тишина, потом гомерический хохот и выражение «как три слона, обшитые брезентом» стала одной из самых ходовых в быту нашем. Если что-то нужно было показать непроходимым, дремучим в ход шло это определение. Я и сейчас его частенько вспоминаю... Согласись, Ген, удивительная тирада! Попробуй специально сесть и придумать, ни за что не получится, а тут выдалось залпом, мгновенно фраза, ставшая сакраментальной в обиходе... Сергей, не уверен, что так звали нашего соседа, продержался с нами один семестр, потом ушёл жить к своим одногруппникам, не выдержала душа.
Ближе к ноябрьским праздникам, меня вдруг захватила тоска по дому, родительскому, по запаху его. Скука стала одолевать и желание прикоснуться к родному уже завладело мною непереносимо, а в один из дней, придя с занятий, я улетел Домой![6] В очерке, где я описываю эту поездку, я поясняю, почему я пишу Дом с большой буквы, кратко из него «...в этом понятии всё, и географическое положение, и родина, и отчий дом и родители. Понятие не плоское, объёмное, в нём как в капле воды, содержится целый мир, оно иллюстрирует и позиционирует нас к месту, где родились,наше отношение к друзьям, родственникам, малой родине, Отцу, Матери...». Целую неделю я жил с родителями, зарядился родным воздухом, домом отчим и вернулся...
Вернулся и попал уже совсем в зиму, всё было в снегу, морозец небольшой, но нос и уши пощипывал. Потекла жизнь в чём-то однообразная, где-то выпрыгивающая из устоев обыденности, а в основном не скучная, молодая... Будни требовали хождений на лекции, методичных занятий, самостоятельных, усидчивых... Где-то далеко, ещё не явно, а так, словно на горизонте, показывались неготовность к учебному дню, безволие, а с нею её подруга леность, нежелание прилежно посещать лекции, а потом и уклонение от практических занятий. Редкими шажками постепенно подкрадывалась вольница... Проскочит и тут же, испугавшись, забьётся далеко в угол и поглядывает искоса, где и чем поживиться. Тогда я её мог приглушить волевым «окриком», поэтому и держалась на отдалении.
Где ты, Гена, жил в это время, после того, как жителей комнаты на четвёртом этаже, разогнали, кого лишили общежития, кого расселили по комнатам, пытай меня, не вспомню, но к нам ты тоже заходил в гости. С этого времени мы уже не жили вместе, за исключением армейских лет, но армия будет впереди, до неё ещё надо дожить и два раза бросить институт...
Да на втором курсе мы уже освоились и стали, если не бывалыми, то и не «зелёными». Давно наступила пора любви, потребности в ней, мы стали озираться по сторонам, не в прямом конечно, а в переносном смысле «озираться». Многие студенты разобрались по парам и «чёрные» лестницы, после танцев в «Мечте», были густо усажены целующимися парами... Наступала пора сессий, это особый период в жизни общежития. Особенно летней порой, когда июнь, тополиный пух и соловьи в университетской роще. Зальются трелями, заслушаешься ими, и никакая учёба не идёт в голову... И знаешь, что надо учиться, а невмочь, соловьи, ночи – тревожат душеньку, и жизнь-то вокруг кипит, не успокаивается, бурлит вовсю молодостью бесшабашной... Так и обрастаешь вольницей и всё труднее и труднее с ней бороться, повелевать позывами её... Всё зовёт и зовёт куда-то... Истомишься от этого, устанешь, и сил справится нет. Ну и глупость скажете вы! Соглашусь!.. Этим я иных разочаровывал в жизни, говорили, что несерьёзный какой-то... Но ведь скучно жить без таких устремлений, даже в неизвестность, пусть, а там как будет...
Если зимой, куда ни шло, можно и позаниматься, а вот летом так происходило, как выше написано. Трудности учёбы, сдачи зачётов, экзаменов и удивительное время жизни общежития. Она не спит!.. Живёт!.. Всю ночь светятся окна во многих комнатах, и бродят ночные жители её. Там сидят в красных уголках, прилежно готовятся к экзаменам, таких единицы, там пиво пьют, повезло найти «пиво», там жарят картошку, в нос шибает так, что так и хочется напроситься в гости, помочь им в уничтожении содержимого сковороды. И напрашивались!.. И как тут не вспомнить.
6
Помнишь, Ген? когда бросили институт, жили летом в общежитии. Мы с тобой устроились на подённую работу, чтобы штаны поддержать и не потерять их, подрабатывали на реставрации фасада главного корпуса ТИАСУРа, что на площади Революции. Деньги есть - рестораны, ночные посиделки и прочее, нет денег хождение по комнатам абитуры, где можно поживиться. В это время вернулись в Томск наши друзья, Серёга и Юрка, они после севера в течении какого-то времени жили на острове Ольхон, что на озере Байкал. Курсы студентов разъехались по делам трудовым, а старшие на практику по предприятиям, ну а мы, компания подобралась славная, один Сашка (Блондин), Юрка (Длинный), Марат чего стоили!.. Были Володя (Огонёк), Серёга (Лоскут), Сашка (Чиф), ты. Долгими ночами частенько, ведь я говорил уже, что деньги есть и тут же имеют свойство не быть и случалось такое «не быть» быстро, почти незаметно. Когда животы подводило от недоедания, а рядом в абитуре были девочки, вот мы и зарабатывали еду у них, многие приезжали с заготовленными припасами. Происходило так...
Меня посылали или я сам шёл на разведку, где и чем можно поживиться, а для того чтобы уж совсем не наглеть, брал с собой Блондина. Он с гитарой, обязательно с нею, голос у него был, что у соловья в университетской роще, стучали в ту комнату, где точно знали, что есть картошка и другое что-нибудь вкусное. Стучали... Высовывались сонные мордочки. Я начинал разговор о том, что мол было бы совсем неплохо, даже хорошо нас накормить. От такой наглости девочки даже слов не находили, был тот момент, когда в дело вступал Блондин и нежно, вроде нехотя, брал аккорды и запевал... А пел злодей хорошо, чарующе... Это был сигнал! Мордочки просыпались и становились лицами, расплывались в улыбке и здесь подтягивался с гитарой, второй наш талант в области пения – Володя (Огонёк) и дуэтом они будили весь этаж, высовывались любопытные, сначала возмущающиеся, потом всё благосклонными становились они. Ребята пели так, что через годы я помню, как сам заворожённый слушал их, они были уникальными:
Оглянись, незнакомый прохожий,
Мне твой взгляд, неподкупный знаком.
Может я это только моложе,
Не всегда мы себя узнаём...[7]
В это самое время я уже почти уговорил на жаренную картошку и работа закипала... Ген, ты был просто ас в жарке картошки, никто с тобой не сравнился бы. По части быта многому можно было у тебя поучиться, как ты резал картофель, смотреть на тебя, душа радовалась. Девочки диву давались ловкости и умелости рук твоих... Загляденье одно!..
Барды пели, мы чистили овощи, импровизированный концерт продолжался. Марат словоохот и великий мастер слова ласкового, завораживал своим воркующим рассуждающим голосом мол, как мы им благодарны, что они сделали божескую милость и выполнили заповедь человеческую – «накорми и обогрей». Насчёт «накорми» получалось, а «обогрей», об этом история умалчивает...
Однажды напали на маму, которая приехала с дочерью, кто-то из них поступал в институт? Всё-таки дочь, наверное... Шутка!.. Нет, Гешка, ты помнишь, что тогда даже не пришлось тебе жарить картошку, мама абитуриентки сама всё сделала, а потом всё ахала! какие парни живут по соседству! А наши соловьи, закончив пение, с таким же талантом уплетали жареную картошку с солёными огурчиками, а если было сало, то с превеликим удовольствием и оно шло в ход...
А было и так, что наших певцов рядом не оказывалось, тогда мы с Маратушкой (я любил его так называть) заходили в комнаты и цитировали вслух наши любимые стихотворения, благо на то время немало знали наизусть. Придавали лицам искусственно задумчивые, повидавшие виды и саму жизнь, выражения и в два голоса декламировали какой-либо стих, что-то из Марины Цветаевой.
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись![8]
И надо признаться, без лукавства и хвастовства, что у нас получалось... Мы глядели при этом пристально в глаза, наблюдая там зачатки интереса. Всё! цель близка, оставалось лишь правильно составить страдальческую гримасу и истинную цель нашего прихода... Конечно, песнями такое быстрее добивались... Что поделаешь, кто на что горазд, мы с Маратом обожали такие театральные миниатюры.
Ах ты память!.. Далеко убегаешь, охватываешь собою незапамятное удивительное время. Убежав, обнять пытаешься каждого, кто был рядом в те дни, кружишь в коридорах общаги, заходишь к знакомым в комнаты, где тебя привечали, весело встречали и им было всё равно, учишься ты на «отлично» или перешёл в звание вечного студента, а такие были у нас, таким и я стал... Главное, чтобы был ты нормальным парнем, нормальным и этого было уже немало. Тогда все были быстры, молоды, красивы.
Нет на этом свете уже чудесного таланта, весёлого парня Володи Огнева, с кем мне пришлось через какое-то время вместе дипломироваться в институте ядерной физики и после защиты диплома, возле восьмого корпуса нашего института встретить тебя. Мы были на подъёме, радостные, ты грустный, задумчивый, за нашей эйфорией я даже не удосужился спросить тебя, что такое? есть ли серьёзная причина?.. Мы побежали дальше, отмечать, праздновать столь долгожданное окончание вуза. И, правда, студентами подзадержались малость...
— Гена, это была наша последняя встреча с тобой, больше мы не виделись, не пришлось нам дальше топтать землю бок обок. Где ты? что с тобой, не знаю, да я уже писал об этом...
Ничто на Земле не проходит бесследно,
И юность ушедшая всё же бессмертна[9]
Ничто не проходит бесследно, ничто... Уж если разбежались пути общие, то память возвращает в молодость, в ушедшую, в бессмертную, собирает там, кучкует... Там в ней все живы, живёхонькие, радостные и улыбающиеся, поющие и спорящиеся друг с другом, читающие и пьющие горькую, всякие, но до боли родные, уже временем стали родными, не по крови, по духу, что жил в нас, живёт и дай Бог! будет жить до последних дней наших...
Как молоды мы были, как молоды мы были,
Как искренне любили, как верили в себя...[10]
Нет на этом свете Серёжи Лоскутова, что с ним сталось, почему Ушёл молодым, не знаю. Возможно виной была доля авантюризма в характере, любил бросаться во все тяжкие, но кто таким не страдал, а вот не стало его и печаль от этого... Помню, что он был балагуром, высоким красивым парнем, с вечными присказками и проговариванием того, что попадало на язык, не переставая, проговаривая и посмеиваясь.
В неизвестность канул Сашка (Чиф), где и что с ним? Кто знает? Пробегал слушок, такой себе несерьёзный, что подался Сашка на север, в края норильские, а там его след и затерялся для нас. Я так думаю, что если жив, здоров и хотел услышать, увидеть кого-либо, то давно бы дал знать. Всё равно, лёгких путей тебе, друг мой! Я благодарен безмерно тебе и всем, всем за дружбу, общение и за те часы, минуты, что были вместе! Убеждён! они многого стоят... Остальных, слава Богу, кого слышал, кого видел, о ком кто-то рассказывал...
Однако это маленькое отступление, забегание вперёд...
----------------------------------------------------------------------------------
На снимке пересечение проспектов Томска Ленина и Кирова. Общежитие по адресу Кирова, 2. К-2
[1] Строки из стихотворения Алексея Салтыкова Стройотряд
[2] 354 год. В Европу с востока вторглись гунны — «народ всадников». Начало Великого переселения народов.
[3] Грани Агни Йоги 1960 г. 058. Март 2.
[4] Строки из поэмы Сергея Есенина Анна Снегина
[5] Строки из стихотворения Игоря Шкляревского
[6] Речь идёт о моём очерке «ДОМОЙ! МАГДАГАЧИ»
[7] Песня Пахмутовой Александры на слова Добронравова Николая
[8] Строки из стихотворения Цветаевой Марины «Идёшь на меня похожий...»
[9] Слова из песни Пахмутовой Александры на слова Добронравова Николая
[10] Там же
Где мы шли – там дороги легли,
Города и посёлки вставали,
Здесь страну мы свою возвели,
И о ней свои песни слагали![1]
Было обязательным после первого и второго курсов проходить трудовой семестр. Работали в стройотрядах, колхозах, проводниками поездов дальнего следования, до Москвы... Мы с тобой записались в стройотряд, нам расписали, что денег заработаем!? не потратим... Мы и поверили! Почему бы нет?Стройотряд, дай Бог памяти, «Полюсом» назывался... Нас укатали на север Томской области, на реку Кеть. Сложным тогда оказался наш маршрут.
От Томска, на пароходе, мы плыли по Томи вниз по течению, здесь возможно моряки не согласятся на слово «плыли», скажут с уверенностью, что «шли»... Нас, пассажиров, было много, а посему спускаться в пассажирские палубы, где и яблоку было трудно упасть, не хотелось. Было жарко и душно... Много было попутчиков, пассажиров, что следовали до пунктов своего назначения, да и стройотрядов было немало. Все куда-то стремились, что-то куда-то звало людей... Всегда удивляло свойство людей перемещаться из одного пункта в другой, причём постоянно, как во времена великих переселений, что известны истории.[2]
Сна не было, и виды ночной реки, и усыпанное звёздами ночное небо будоражили меня. Всё просилось в жизнь, в приключения. Момент мне был нов, интересен, до сих пор не был прожит так, а значит, хотелось как можно больше увидеть, запомнить, вкусить каким-то шестым чувством, вобратьв себя... Всё было необычно, романтично, надвигающее впереди виделось загадочным приключением. Плескалась за бортом вода, доносились с берегов крики ночных птиц, на фоне ночного неба контуры прибрежных лесов казались страшновато-загадочными, вдобавок к этому всегда присутствуют звуки, происхождение которых непонятно... За спиной пароходика встал ненадолго рогатый месяц, покрасовался собою, полюбовался пейзажами реки, тайги и скрылся. Но звёзды нас сопровождали до самого утра, яркие, мерцающие, переливающиеся цветами радуги... Только рассвет смог пригасить их переливы, потом и вовсе притушить.
Под утро мы подплывали в устье реки Томь, где она попадает в широкую реку Обь. Мы из ночной мглы подкрались к рассвету и, когда он наступил, а в Томской области как долго задерживается день, так и стремительно наступает рассвет... И надо же было так совпасть, что как раз в момент нашего переселения из Томи в Обь, вышло навстречу нам солнце, большое, багровое. Оно ярко отразилось в водном пространстве слияния двух рек, ослепило глаза, потом расцветило облака по горизонту в немыслимые пурпурные краски, переходившие местами в золотистые и далее в жёлтые. Шар выкатился, отражением пробежался по водной глади и обдал округу таким светом, что всё потонуло в радужном блеске. Длилось совсем недолго, потом осветилось мощным солнечным светом, и день заголосил, закричал своими естественными голосами, забегали люди, очарование покоя ночи и рассвета закончилось... Пронзительным гудком парохода огласилась вся окрестность, и мы вплыли, то есть вошли в воды Оби. Молодёжь высыпала на верхнюю палубу, с криками «ура», любовалась видом... И было на что посмотреть!
— Не знаю, не помню, ты был тогда рядом со мною на палубе, смотрел на набегающий день? Или отходил от выпитого вина, каким обильно заправлялся с вечера? Кроме ночи, рассвета и полного парохода людей ты, Гешка, выпал из памяти... Как и почему, видимо отличное на тот момент нас интересовало. Вскоре мы подходили к пристани Колпашево, а там после переклички пересели на маленькое судёнышко...
Поначалу от Колпашево, мы на тихоходном катерке плыли по реке Чая. Название было оправдано цветом воды, я не видел такой бурой воды нигде... Медленно пыхтя по реке, наше судёнышко пробиралось по излучинам этой речки, а мы отдыхали после серьёзной ночной бессонницы... Нас десантировали в леспромхозе, что и название стёрлось из памяти. Работа в леспромхозе на лесопилке, где мы из кругляка, так брёвна обзываются, выпиливали на пилораме строительный брус. Север области тогда стремительно развивался и остро нуждался в таком стройматериале.
Долго мы там не задержались, что-то где-то было не улажено, какие-то договора не подписаны или условия не соблюдены... После недельной работы мы вернулись в Колпашево и здесь нас разделили, ты остался в партии, что отправлялась на край Колпашево, пригород его, а мы с десятком парней ринулись кормить комаров дальше на север, на реку Кеть. Не нравилось мне такое, правда! Не хотел я с тобой по разным партиям разъезжаться, тебе тоже по душе не было, но что делать, такова «се ля ви», в смысле жизнь...
Вот и показала нам эта «се ля ви», какова она будет там. В шесть утра мы уже были на ногах, позавтракав, мы отправлялись на объекты, строили два деревянных двуподъездных домика из такого бруса, какой мы выпиливали на первом своём объекте, на пилораме, что покинули. А возвращались уже тогда, когда солнце давно село и видеть, что делаешь, было невозможно. Понятно, что с перерывом на обед. Наскоро перекусив, мы замертво падали на кровати и без всякого сна мгновенно перескакивали в утро. Противный звонок, голос командира стройотряда, небольшая зарядка, руки совсем не хотели двигаться, и вновь на передовую... Первую неделю было вообще непонятно, как можно справляться с таким распорядком дня. Тело ломило от тяжёлой работы, вставать не хотелось, но человек такое существо, что привыкнет ко всему, привык и я...
Примерами жизни многих людей и, конечно, своей, я вывел, что упражнять, развивать, возможно, любые свои качества... Духа в том числе, а это ведёт в свою очередь к овладению своим телом, чувствами и мыслями... И делать такое можно в любое время, в любом месте. Побеждать усталость, холод, голод, недовольство, уныние, а последнее победить очень важно. Унылых людей называют жалкими слепцами, когда в пику унылости есть радость... Словом, закалять можно себя везде и при любых условиях, в которые нас любит помещать жизнь, та «се ля ви», о которой я упоминал. Так как «жизнь и есть то горнило для духа, где выковывается его огненная мощь».[3] Сила человека неисчерпаема, когда сознательно призвана в жизнь его энергия, то есть уверовано в истинность, непогрешимость и неизменность того к чему приведёт прилагаемое усилие. Так мною искоренено было немало вредных привычек, и я научился привыкать к тем условиям, мириться с ними, в какие уголки, порою приводили меня, жизненные тропы.
Через неделю мой организм вошёл в ритм изнуряющей работы, и через полтора месяца два новеньких домика красовались в посёлке... Тогда к нам на место работы стройотряда приезжали кинооператоры, не помню откуда, из какого органа печати или телевиденья, областного или союзного значении. Прибыли снимать трудовые будни студентов, и в кадре частенько мелькал я. Хотелось бы мне сейчас взглянуть и на себя, и на ребят, с кем я работал, все молодые, красивые, полные жизни, а все ли живые, как и ты, Гена, я не знаю. Где-то же хранятся для меня незабываемые кадры, на каких-то полках пылятся...
Правда, делали мы небольшие перерывчики, ходили на реку Кеть купаться, а это два километра. Славно было предавать себя водам спокойно текущей реки, чистой и прохладной, а потом упасть на берегу и смотреть в синее небо. Журчание на перекатах реки, проплывающие облака, жаркое солнце в зените... Молодость и жизнь впереди!.. А ещё мы ездили в гости. Какая причина для этого не помню. Это были студентки с другого факультета энергетического, и специализировались они на оштукатуривании стен тех объектов, что мы строили. Видимо работали в связке с нами. Вечером было кино под открытым небом. Какая-то необычность была и, там где много девочек ещё и романтикой было опутано всё: и вечер, и кино, конечно про любовь, и сами говорливые, щебечущие, посматривающие на нас девочки... Ты, Гешка, постоянно над моей романтичностью посмеивался, подтрунивал над нею и, правда, она была. Я ею был пропитан насквозь, и в этот вечер моё романтическое приключение было впереди... Не планировал, но куда деваться, оно случилось... Наверное, моё к тебе обращение было бы совсем пресным, не расскажи о таком.
Во время сеанса кино я положил голову на ноги одной девушки, которая вмиг мне выделилась из всех. Она не протестовала, даже наоборот взяла её своими руками и поправила, что дало мне понимание - небезразличен...
— Ты хорошенький..., — тихо прошептала она и поцеловала, наклонившись надо мною... Сама, первая поцеловала, обдав меня своей красотою и юностью, а также запахом молодого женского организма. Голова моя закружилась, от лета, вечера, а ещё больше от неё. Фильм перестал меня интересовать, а рассвет с великим трудом заставил нас расстаться...
Мы уезжали опять кормить комаров, и под препротивный звонок будильника чуть рассветёт, вставать, пилить, строгать, возводить стены домов. Ещё долго меня преследовал, виделся пред собою её юный образ, прекрасный, манящий...
Велика ты сила вечного тяготения к женщине!..
Расстались мы с ней на рассвете
С загадкой движений и глаз...
Есть что-то прекрасное в лете,
А с летом прекрасное в нас.[4]
Правду тебе говорю, Ген, не посмеивайся, как всегда... Вот не сойти с места мне, если вру... Так и было!.. Всё, что касалось девушек, ни слова не привирал, такое противно было всегда, а бахвальство других терпеть не мог. Как бы ни складывалось, кто бы ни был с мужчиной, и какого поведения, если произошло - рот на замок! Это дело двоих и гоготание с привкусом похотливых подробностей мерзковато.
Сильная половина частенько этим грешит...
4
— Гена! я уже говорил, что во время моего проживания в среде студенческой, меня порою окружали удивительные люди и мне придётся тебе напомнить, хотя я уверен, что ты всех их помнишь не хуже меня, однако освежить твою и свою память надо, а то как же без этого. Всех упомянуть невозможно, очередь длинная, но каких-то непременно опишу или упомяну. Во всяком случае, буду очень стараться...
На первом курсе к нам в комнату, к тебе заходил твой знакомый, странноватый на вид или первый взгляд, знакомый. Длинные волосы, частично обесцвеченные, приобретшие цвет меди, и часто схваченные повязкой. Потрёпанные джинсы, а вместо гульфика в интересном месте завязывались цветным шнурком, да, да шнурком... Чудак и только!.. И смех его был подобен подхихикиванию.
— Что за оригинал? — поинтересовался я, уже раньше видел его на лекциях по общим дисциплинам.
— А-а-а, Володя?! «Опальный поэт», так он себя называет, но в общем отличный парень. Мы в прошлом году вместе поступали.
Я пригляделся внимательнее, уж больно необычный был персонаж... И как быстро я его отринул мысленно от себя, так мгновенно проникся к нему симпатией, меня глаза его поразили. Красивые, смотрящие на мир вокруг с какой-то тоской и горечью. Откуда она? почему в его возрасте проявилась, жизнью ли приобретена, или рождением была дана?.. Они были не только красивыми, были умными, цепкими это сразу чувствовалось, в них читалась тоска по дали, моей дали, той, что всегда волновала меня, тревожила и звала.
Ох! эта даль... Неизвестная, манящая, никем невиданная, но по каким-то силам своим непонятным зовущая. Что это, где это, это так заводило всегда и одновременно тоскливо растворялось где-то внутри. Это были мечты? несбывшиеся надежды? путешествия? далёкая романтичная любовь? что? что?.. Можно ли дать чёткое словесное определение неизвестному? Нельзя, но тогда зачем оно, неизвестное, которое ещё и тоскует в тебе, порою болит? Кто знает? Но это есть!.. И отмахнуться от него не получается и самое странное оно всегда впереди... Только вроде дошёл, а оно как солнечный зайчик, неуловимое, уже опять впереди – манит и машет тебе. «Иди, иди ко мне с мечтой, тоской и надеждой, обязательно с надеждой!»
Вот такая в чём-то родственная душа и притянулась ко мне жизнью, я с радостью и благодарностью ответил своей дружбой...
Были моменты, когда заходил Володя ко мне, не часто, но и нередко, так бывает, посмотрит своими грустными глазами и скажет:
— Вот что, вечер чудный, есть желание выпить кофе и изволит ли твоя душенька составить компанию моей, — дважды просить не надо было, я был скор, зная, что на пустое не потратим время. Мы шли и разговаривали... Конечно, большей частью говорил он, а я со свойственным мне умением слушать внимал в то, что он говорил, изредка вставлял несущественное.
Горели желтовато-оранжевые фонари... Снег падал большими хлопьями, хрустел под ногами, поскрипывал, приятно, звонко. Сновали такси, троллейбусы, ходили люди. По обеим бокам тротуара лежали высокие сугробы, снега было много, а очищая тротуар, накидывали его целые горы. Мы шли, как по коридору от проспекта Кирова в центр, до магазина «Белочка», там кофе готовили славный, ароматный, словом настоящий, редко позднее такой доводилось пить, или срабатывает здесь очарованность юности. Возможно и то и другое...
Володя был взрослее меня и возрастом и в чём-то циничнее меня. Меня считал пока ещё неиспорченной заготовкой, я это чувствовал и он иногда говорил, не прямо, но намекал мягко. Он и впрямь был опытнее во всём.
— Над чем ты сейчас работаешь? — спрашивал его
— Стихи требуют всего человека, иначе они не стихи, или поправлю себя, что они могут быть стихами, но не поэзией. Нужно осознать себя в мире. Может на ощупь, но найти свои краски, свои слова для выражения себя. Только в этом случае ты будешь интересен, как поэт. Из сотни сборников стихов, я могу назвать пять-шесть интересных, остальные все серы, потому что похожи друг на друга. Вот послушай Шкляревского:
Земные взоры Пушкина и Блока
Устремлены с надеждой в небеса,
А Лермонтова чёрные глаза,
С небес на землю смотрят одиноко.
— Или ещё его же:
Я все еще живу, храня
звучанье чистой русской речи,
и на прощанье у меня
назначены с грядущим встречи.[5]
К сожалению, он после первого курса уехал к себе на родину, бросил институт, не его линия жизни, здесь ничто не держало. Мы потерялись!.. Но жизнь, странная, она резко разводит людей в стороны, так и неожиданно восстанавливает связи. Каким образом, а вот как!.. Я приехал в гости в Семипалатинск к своей девушке, после второго курса и в одном из магазинов, а это был книжный, нос к носу столкнулся с молодым человеком, что-то пробормотали друг другу недовольное, но в голосе его или моём было знакомое и мы остановились уже внимательнее всмотрелись друг в друга. Это был он, Володя... Волосы пострижены под короткую стрижку, тёмные, естественные, но мы узнали, обнялись и уже стали переписываться...
Вскоре он ушёл в армию и на мои письма, полные жизненного разочарования и описываемые мною жизненные коллизии, в которых виноват был только я, отвечал мне:
— Ты жалуешься, что одинок... Внутренне, ощущением, мне понятно оно. Но одиночество должно быть смыслом, а не целью. Сейчас не пишу, так как стихи субстанция мысли и чувства. Невозможно что-нибудь создать, не сосредотачиваясь на определённой теме. Так что коплю образы, мысли и знаю, что писать мне надо и буду, но потом, потом...
Стиль его писем был потрясающим... Короткими предложениями, легко и плавно, отрывистыми фразами мог показать картину и написать мне. Причём в поле зрения, как поэту, он им был, попадали самые простые вещи и понятия, скажем фонари, причём здесь фонари? не причём! но появлялись...
— Начинал писать в сумерках, заканчиваю ночью... Фонари может цапли или пеликаны, стоят по обе стороны дороги, хотят опереться друг о друга головами и не могут.
Или про кактус...
— Одна отрада – кактус. Сейчас он маленький, но колючий. Чем только не займёшься с тоски. Но а ты можешь завести себе розу и ухаживать за ней, настоящую. У роз приятный аро-мат. Розы без аро просто с матом. Прости за плоский каламбур, но вымарывать не стану.
— В Алма-Ате весна +15. Город пёстр. А я никто и никакой. Быть может пёс – любимый мой мотив.
— И дай нам Бог встретиться на этой земле, где горы Рериха, тополя Куинджи, где у меня полуночный пейзаж и за серебряной оградой лишь два оранжевых плода.
Не встретились!.. Разбежались опять пути-дорожки и уже не пересеклись. Знаю по очень скупым источникам, что вышло его несколько сборников, печатался в альманахах, но чтобы имя гремело, то нет, а зря!.. Было в нём то, чего лишены были многие известные стихотворцы...
Без тебя здесь уже по-другому
Дышит небо и дышит река.
Стала длинной дорога до дому,
А до первой звезды – коротка.
………………………………..
Золотые пусть листьев созвездья
Тот небесный напомнят узор,
Где бродили когда-то мы вместе,
Где, я знаю, остались с тех пор.
Наберите в интернете эти начальные строки, и вам выдаст «хранилище» полностью стихотворение. Почитайте, составьте мнение, а я озвучил только моё, какое возможно, но моё...
5
Второй курс после стройотряда мы с тобой начали жить в одной комнате, если не ошибаюсь на четвёртом этаже, в крыле, окна которого выходят на проспект Ленина. Чудная была осень, как сейчас она перед глазами, тёплая, с короткими дождями, которые быстро проходили, не делая грязи, а умывая увядающую листву... Осень вошла в своё особое состояние, называемое в народе - «Бабье лето», оно после дождей вновь предстояло нам с солнцем, трелями птиц, почти золотое, как из классики, по-левитановски...
Компания комнаты подобралась, что винегрет, разношёрстная, с чем бы сравнить, а просто скажу - «вырванные годы». Кутежи, драки, накуренная комната, утренние похмелья и всё остальное, сопутствующее такому образу жизни. Слыл я среди них белой вороной, был почти паинькой тогда в сравнении с соседями, но ты помнишь, я не участвовал в оргиях, а уходил к своим милым друзьям с группы... На тот момент моё отношение ко многому шло по инерции со школьных лет к кутежам и попойкам. Я не курил, редко притрагивался к вину, словом, если помнишь, мне быстро надоело соседство, и я ушёл жить к ребятам, с которыми учился...
Спасибо! им, что поняли мою проблему и поставили пятую кровать и без того в тесной комнате. Комната была на первом этаже. А через стенку жила кастелянша общежития. Когда мы устраивали весёлый мальчишеский шабаш, хохотали, боролись, ребята пели, всё ходуном ходило, за стеной посуда плясала в такт нашим забавам. Частенько раздавались стуки в стенку, и бывало разъярённая молодая женщина, яркая, с чёрными крашенными волосами, пылая гневом, врывалась в комнату и разносила нас в пух и прах. Мы виновато извинялись... Что сделаешь? молодые, шумные, кровь с молоком!.. Простите нас! Она смягчалась, уже назидательным голосом увещевала нас, стыдила, и нам почти было стыдно, до следующего раза, я же говорю, горячие всё кипело в нас... И кто знает, какие мысли бродили у молодой женщины, кроме гнева, глядя на нас, в которых «кровь с молоком»?.. С нами в комнате жил кореец, курсом старше, прилежный и постоянно занимающийся какой-либо дисциплиной, почти идеальный студент, но как зовут – не помню, вроде Сергей... Его мы тоже донимали бесконечным гоготанием, Борька пением, Шурик анекдотами. К нам в комнату, в гости, частенько приходили наши друзья... Какое же здесь учение? Шум, гам, звон гитары, частый смех и Борькин голос выводящий песню... Однажды в пылу гнева он закричал на нас:
— Вы тупые! такие, как!.. Такие, как три слона обшитые брезентом! — выкрикнул... и после его возмущения повисла тишина, потом гомерический хохот и выражение «как три слона, обшитые брезентом» стала одной из самых ходовых в быту нашем. Если что-то нужно было показать непроходимым, дремучим в ход шло это определение. Я и сейчас его частенько вспоминаю... Согласись, Ген, удивительная тирада! Попробуй специально сесть и придумать, ни за что не получится, а тут выдалось залпом, мгновенно фраза, ставшая сакраментальной в обиходе... Сергей, не уверен, что так звали нашего соседа, продержался с нами один семестр, потом ушёл жить к своим одногруппникам, не выдержала душа.
Ближе к ноябрьским праздникам, меня вдруг захватила тоска по дому, родительскому, по запаху его. Скука стала одолевать и желание прикоснуться к родному уже завладело мною непереносимо, а в один из дней, придя с занятий, я улетел Домой![6] В очерке, где я описываю эту поездку, я поясняю, почему я пишу Дом с большой буквы, кратко из него «...в этом понятии всё, и географическое положение, и родина, и отчий дом и родители. Понятие не плоское, объёмное, в нём как в капле воды, содержится целый мир, оно иллюстрирует и позиционирует нас к месту, где родились,наше отношение к друзьям, родственникам, малой родине, Отцу, Матери...». Целую неделю я жил с родителями, зарядился родным воздухом, домом отчим и вернулся...
Вернулся и попал уже совсем в зиму, всё было в снегу, морозец небольшой, но нос и уши пощипывал. Потекла жизнь в чём-то однообразная, где-то выпрыгивающая из устоев обыденности, а в основном не скучная, молодая... Будни требовали хождений на лекции, методичных занятий, самостоятельных, усидчивых... Где-то далеко, ещё не явно, а так, словно на горизонте, показывались неготовность к учебному дню, безволие, а с нею её подруга леность, нежелание прилежно посещать лекции, а потом и уклонение от практических занятий. Редкими шажками постепенно подкрадывалась вольница... Проскочит и тут же, испугавшись, забьётся далеко в угол и поглядывает искоса, где и чем поживиться. Тогда я её мог приглушить волевым «окриком», поэтому и держалась на отдалении.
Где ты, Гена, жил в это время, после того, как жителей комнаты на четвёртом этаже, разогнали, кого лишили общежития, кого расселили по комнатам, пытай меня, не вспомню, но к нам ты тоже заходил в гости. С этого времени мы уже не жили вместе, за исключением армейских лет, но армия будет впереди, до неё ещё надо дожить и два раза бросить институт...
Да на втором курсе мы уже освоились и стали, если не бывалыми, то и не «зелёными». Давно наступила пора любви, потребности в ней, мы стали озираться по сторонам, не в прямом конечно, а в переносном смысле «озираться». Многие студенты разобрались по парам и «чёрные» лестницы, после танцев в «Мечте», были густо усажены целующимися парами... Наступала пора сессий, это особый период в жизни общежития. Особенно летней порой, когда июнь, тополиный пух и соловьи в университетской роще. Зальются трелями, заслушаешься ими, и никакая учёба не идёт в голову... И знаешь, что надо учиться, а невмочь, соловьи, ночи – тревожат душеньку, и жизнь-то вокруг кипит, не успокаивается, бурлит вовсю молодостью бесшабашной... Так и обрастаешь вольницей и всё труднее и труднее с ней бороться, повелевать позывами её... Всё зовёт и зовёт куда-то... Истомишься от этого, устанешь, и сил справится нет. Ну и глупость скажете вы! Соглашусь!.. Этим я иных разочаровывал в жизни, говорили, что несерьёзный какой-то... Но ведь скучно жить без таких устремлений, даже в неизвестность, пусть, а там как будет...
Если зимой, куда ни шло, можно и позаниматься, а вот летом так происходило, как выше написано. Трудности учёбы, сдачи зачётов, экзаменов и удивительное время жизни общежития. Она не спит!.. Живёт!.. Всю ночь светятся окна во многих комнатах, и бродят ночные жители её. Там сидят в красных уголках, прилежно готовятся к экзаменам, таких единицы, там пиво пьют, повезло найти «пиво», там жарят картошку, в нос шибает так, что так и хочется напроситься в гости, помочь им в уничтожении содержимого сковороды. И напрашивались!.. И как тут не вспомнить.
6
Помнишь, Ген? когда бросили институт, жили летом в общежитии. Мы с тобой устроились на подённую работу, чтобы штаны поддержать и не потерять их, подрабатывали на реставрации фасада главного корпуса ТИАСУРа, что на площади Революции. Деньги есть - рестораны, ночные посиделки и прочее, нет денег хождение по комнатам абитуры, где можно поживиться. В это время вернулись в Томск наши друзья, Серёга и Юрка, они после севера в течении какого-то времени жили на острове Ольхон, что на озере Байкал. Курсы студентов разъехались по делам трудовым, а старшие на практику по предприятиям, ну а мы, компания подобралась славная, один Сашка (Блондин), Юрка (Длинный), Марат чего стоили!.. Были Володя (Огонёк), Серёга (Лоскут), Сашка (Чиф), ты. Долгими ночами частенько, ведь я говорил уже, что деньги есть и тут же имеют свойство не быть и случалось такое «не быть» быстро, почти незаметно. Когда животы подводило от недоедания, а рядом в абитуре были девочки, вот мы и зарабатывали еду у них, многие приезжали с заготовленными припасами. Происходило так...
Меня посылали или я сам шёл на разведку, где и чем можно поживиться, а для того чтобы уж совсем не наглеть, брал с собой Блондина. Он с гитарой, обязательно с нею, голос у него был, что у соловья в университетской роще, стучали в ту комнату, где точно знали, что есть картошка и другое что-нибудь вкусное. Стучали... Высовывались сонные мордочки. Я начинал разговор о том, что мол было бы совсем неплохо, даже хорошо нас накормить. От такой наглости девочки даже слов не находили, был тот момент, когда в дело вступал Блондин и нежно, вроде нехотя, брал аккорды и запевал... А пел злодей хорошо, чарующе... Это был сигнал! Мордочки просыпались и становились лицами, расплывались в улыбке и здесь подтягивался с гитарой, второй наш талант в области пения – Володя (Огонёк) и дуэтом они будили весь этаж, высовывались любопытные, сначала возмущающиеся, потом всё благосклонными становились они. Ребята пели так, что через годы я помню, как сам заворожённый слушал их, они были уникальными:
Оглянись, незнакомый прохожий,
Мне твой взгляд, неподкупный знаком.
Может я это только моложе,
Не всегда мы себя узнаём...[7]
В это самое время я уже почти уговорил на жаренную картошку и работа закипала... Ген, ты был просто ас в жарке картошки, никто с тобой не сравнился бы. По части быта многому можно было у тебя поучиться, как ты резал картофель, смотреть на тебя, душа радовалась. Девочки диву давались ловкости и умелости рук твоих... Загляденье одно!..
Барды пели, мы чистили овощи, импровизированный концерт продолжался. Марат словоохот и великий мастер слова ласкового, завораживал своим воркующим рассуждающим голосом мол, как мы им благодарны, что они сделали божескую милость и выполнили заповедь человеческую – «накорми и обогрей». Насчёт «накорми» получалось, а «обогрей», об этом история умалчивает...
Однажды напали на маму, которая приехала с дочерью, кто-то из них поступал в институт? Всё-таки дочь, наверное... Шутка!.. Нет, Гешка, ты помнишь, что тогда даже не пришлось тебе жарить картошку, мама абитуриентки сама всё сделала, а потом всё ахала! какие парни живут по соседству! А наши соловьи, закончив пение, с таким же талантом уплетали жареную картошку с солёными огурчиками, а если было сало, то с превеликим удовольствием и оно шло в ход...
А было и так, что наших певцов рядом не оказывалось, тогда мы с Маратушкой (я любил его так называть) заходили в комнаты и цитировали вслух наши любимые стихотворения, благо на то время немало знали наизусть. Придавали лицам искусственно задумчивые, повидавшие виды и саму жизнь, выражения и в два голоса декламировали какой-либо стих, что-то из Марины Цветаевой.
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись![8]
И надо признаться, без лукавства и хвастовства, что у нас получалось... Мы глядели при этом пристально в глаза, наблюдая там зачатки интереса. Всё! цель близка, оставалось лишь правильно составить страдальческую гримасу и истинную цель нашего прихода... Конечно, песнями такое быстрее добивались... Что поделаешь, кто на что горазд, мы с Маратом обожали такие театральные миниатюры.
Ах ты память!.. Далеко убегаешь, охватываешь собою незапамятное удивительное время. Убежав, обнять пытаешься каждого, кто был рядом в те дни, кружишь в коридорах общаги, заходишь к знакомым в комнаты, где тебя привечали, весело встречали и им было всё равно, учишься ты на «отлично» или перешёл в звание вечного студента, а такие были у нас, таким и я стал... Главное, чтобы был ты нормальным парнем, нормальным и этого было уже немало. Тогда все были быстры, молоды, красивы.
Нет на этом свете уже чудесного таланта, весёлого парня Володи Огнева, с кем мне пришлось через какое-то время вместе дипломироваться в институте ядерной физики и после защиты диплома, возле восьмого корпуса нашего института встретить тебя. Мы были на подъёме, радостные, ты грустный, задумчивый, за нашей эйфорией я даже не удосужился спросить тебя, что такое? есть ли серьёзная причина?.. Мы побежали дальше, отмечать, праздновать столь долгожданное окончание вуза. И, правда, студентами подзадержались малость...
— Гена, это была наша последняя встреча с тобой, больше мы не виделись, не пришлось нам дальше топтать землю бок обок. Где ты? что с тобой, не знаю, да я уже писал об этом...
Ничто на Земле не проходит бесследно,
И юность ушедшая всё же бессмертна[9]
Ничто не проходит бесследно, ничто... Уж если разбежались пути общие, то память возвращает в молодость, в ушедшую, в бессмертную, собирает там, кучкует... Там в ней все живы, живёхонькие, радостные и улыбающиеся, поющие и спорящиеся друг с другом, читающие и пьющие горькую, всякие, но до боли родные, уже временем стали родными, не по крови, по духу, что жил в нас, живёт и дай Бог! будет жить до последних дней наших...
Как молоды мы были, как молоды мы были,
Как искренне любили, как верили в себя...[10]
Нет на этом свете Серёжи Лоскутова, что с ним сталось, почему Ушёл молодым, не знаю. Возможно виной была доля авантюризма в характере, любил бросаться во все тяжкие, но кто таким не страдал, а вот не стало его и печаль от этого... Помню, что он был балагуром, высоким красивым парнем, с вечными присказками и проговариванием того, что попадало на язык, не переставая, проговаривая и посмеиваясь.
В неизвестность канул Сашка (Чиф), где и что с ним? Кто знает? Пробегал слушок, такой себе несерьёзный, что подался Сашка на север, в края норильские, а там его след и затерялся для нас. Я так думаю, что если жив, здоров и хотел услышать, увидеть кого-либо, то давно бы дал знать. Всё равно, лёгких путей тебе, друг мой! Я благодарен безмерно тебе и всем, всем за дружбу, общение и за те часы, минуты, что были вместе! Убеждён! они многого стоят... Остальных, слава Богу, кого слышал, кого видел, о ком кто-то рассказывал...
Однако это маленькое отступление, забегание вперёд...
----------------------------------------------------------------------------------
На снимке пересечение проспектов Томска Ленина и Кирова. Общежитие по адресу Кирова, 2. К-2
[1] Строки из стихотворения Алексея Салтыкова Стройотряд
[2] 354 год. В Европу с востока вторглись гунны — «народ всадников». Начало Великого переселения народов.
[3] Грани Агни Йоги 1960 г. 058. Март 2.
[4] Строки из поэмы Сергея Есенина Анна Снегина
[5] Строки из стихотворения Игоря Шкляревского
[6] Речь идёт о моём очерке «ДОМОЙ! МАГДАГАЧИ»
[7] Песня Пахмутовой Александры на слова Добронравова Николая
[8] Строки из стихотворения Цветаевой Марины «Идёшь на меня похожий...»
[9] Слова из песни Пахмутовой Александры на слова Добронравова Николая
[10] Там же
