На троне восседая власти местной,
Привык, что слух ласкают песней.
Велел, чтоб в прессе на полях страниц
Его портрет был чаще прочих лиц.
Чтоб образ не сходил его с экранов
В программах на любых телеканалах.
И голос бронзою звучал в эфире
О достижениях на служебной ниве.
О том, что до седьмого пота
Все силы, знания отдает работе.
Для блага и здоровья горожан,
Своим притом совсем не дорожа.
Вкушая славу мании величия,
Не терпит он соперников обличья.
Однажды ненароком между делом
В статье его пером слегка задели.
Взорвался в гневе враз «Наполеон»,
Едва остался целым телефон.
— Да, как посмел ты, шелкопер!? —
Редактора он вызвал на ковер. —
Для критики я дам тебе мишени,
А обо мне, чтоб дифирамбы пели.
Иначе ни копейки из бюджета
И сдохнет ненормальная газета.
—Запрещена у нас в стране цензура, —
Сказал редактор, озираясь хмуро.
— Каков ты плут, мне хорошо известно,
Сгоню тебя, метлой я с кресла.
Замена есть, твоя же песня спета
И станет вновь нормальною газета.
—Помилуйте, поверьте, опечатка, —
Струхнув, сказал, покаявшись, редактор. —
Я вас отлично, даже очень понял,
Теперь не выйдет без портрета номер.
— Смотри же в корень, зорко в оба,
Иначе доведу за желчь до гроба.
Ушел редактор, молча и понуро.
Такая вот коварная цензура.
Сокрыты в липкой пелене тумана
Коррупция, аферы и обманы.
На троне Бонапартик — аферист,
Что на руку и в помыслах нечист.
Казну он, как барон, транжирит,
Меняя иномарки и квартиры.
Лоббирует свой бизнес тротуарный,
Где труд бесплатный, но ударный.
И, возомнив себя Наполеоном,
В оффшоры гонит с золотом вагоны.
Тщеславие раздуто беспредельно:
Он — пуп Земли и властелин Вселенной.
О, как живуч в безумной страсти
Коварный принцип: разделяй и властвуй.
И несть числа таким «Наполеонам»
Без совести, без чести и законов.
Временщики, транжиры и хапуги,
Как в вотчине царят в своей округе
И каждый только тем и знаменит,
Что шибко хамовит и воровит.