«Я люблю тебя!», «Я хочу всегда быть с
тобой», «Ты моё всё»,» «Я хотел сказать, что…», «Извини, краски кончились».
По этим откровениям, - на асфальте, белой
краской, - мы шагали с ним несколько раз, и был он мне «не другом и товарищем»,
а просто нечаянным собеседником.
С недавних пор вечерами стала замечать
его в скверике, что как раз напротив рощи старых лип и сосен.
И обычно сидел он напротив детской
площадки, с которой под звон детских голосов мелькают яркие пятна курточек,
игрушек, шаров. Потом вставал с насиженного места и начинал ходить туда-сюда по
аллее молодых лип, словно переваривая только что увиденное… или вспоминая своё
детство? А думалось так потому, что не смотрел по сторонам… наверное, боясь
отвлечься от своих мыслей? И был похож на моего любимого поэта Тютчева поздних
лет. «Симпатичный мужчина», - иногда мелькало, - любопытно было бы поговорить с
ним и узнать: а есть ли в нём что-то от Федора Ивановича? И вот как-то…
Я стояла, прислонившись к стволу вековой
липы, и смотрела на противоположную сторону оврага под названием Нижний Судок,
который пролёг от сквера к центру города и теперь, в пору разгулявшейся осени,
являл собою дивную смесь оранжевых, красных, зеленных оттенков, и вдруг
услышала:
- Как
увядающее мило! Какая прелесть в нём для
нас… не правда ли?
Как всегда, от
неожиданности вздрогнула, обернулась, и узнав моего незнакомца, улыбнулась:
- Правда… - И, помедлив,
с тою же улыбкой, продолжила строки Тютчева: - Когда, что так цвело и жило, теперь, так немощно и
хило, в последний улыбнется раз!
И то был пароль.
Незнакомец сразу же открыто улыбнулся, жестом пригласил меня в аллею старых лип
и как-то сразу, - слово за слово, фраза за фразой, - завязался меж нами диалог,
перетекая от Тютчева к другим поэтам, а потом и к художникам, о которых говорил
со знанием терминологии, стилей, направлений. «Наверное, и сам художник» -
подумалось, но, постеснявшись, не спросила, а лишь слушала, иногда поддерживая
его монологи своими скромными познаниями.
А потом из аллеи старых
лип стали мы переходить улицу, чтобы перейти в сквер напротив, и тут перед
пятиэтажкой, прямо на тротуаре, под ногами и замелькали те самые надписи: «Я люблю тебя!», «Я хочу быть с тобой»… и он, вдруг
остановившись и замолчав на полуфразе, прочитал одну из них: «Ты моё всё».
- Как же мало надо этому… написавшему, -
пошутила, - чтобы почувствовать всю полноту жизни!
На что незнакомец, коротко и отстранённо
взглянув на меня, ничего не ответил, а через несколько шагов снова остановился
и, торопливо попрощавшись, зашагал прочь.
Вечером всё думалось: ну вот, своей
неосторожной шуткой огорчила безымянного симпатичного собеседника, но, в то же
время, и оправдывалась: ведь есть, есть в этой шутке доля моей правды, с
которой мог бы просто поспорить, но нельзя же вот так… сразу «перечеркивать»
человека!
И было любопытно: а подойдет ли завтра?
И на следующий день встретил меня -
словно ждал! - когда от рощи старых лип шла через переулок к скверу, и почти
тут же услышала:
- Вот эти слова, разбросанные на
асфальте, - сказал тихо, словно только для себя, перешагивая через ставшие еще
более яркими после дождя надписи: - «Я люблю тебя!», «Ты моё всё»… как-то сразу
зацепили меня, поэтому... – и взглянул, извиняясь: – Простите уж, что вчера вот
так… ушёл вдруг, - и улыбнулся так искренне, что и я расплылась в улыбке. – Эти
юношеские иероглифы подтолкнули меня к вопросу: а говорил ли подобное женщинам,
которых любил?
Он остановился, не поднимая глаз постоял
какое-то время, а потом жестом пригласив меня свернуть в аллею молодых лип,
зашагал чуть впереди. И я послушно пошла за ним, боясь неуместным вопросом
опять спугнуть его наметившийся монолог… А, впрочем, наверное, он и не ждал от
меня каких-то слов, ибо, почувствовал, что могу и хочу слушать, а не говорить.
Этот совсем молодой сквер просто
предназначен для раздумий. Казалось бы, ему, треугольником распростёртому меж
шмыгающих машин, никогда не удастся сохранить тишину. Ан нет! Плотненько, плечо
к плечу сомкнувшиеся молодые липки словно оберегают не только её, но и огромный
Земной шар с трещиной до самой Антарктиды*. И не только оберегают, но и создают
ауру для задумчивости с трепещущей в ней подсказкой: а так ли живём?..
Но отвлеклась я.
Мой незнакомец идёт рядом и пока молчит.
Молчу и я, любуясь резким контрастом черных стволов лип и ярко-желтой листвы,
но когда оборачиваюсь, чтобы взглянуть на аллею, уже оставшуюся позади и с
которой сейчас свернём в следующую, слышу:
- Так вот… А говорил ли я женщинам хотя
бы раз: «Я люблю тебя! Ты – моё всё.»
И мой собеседник смотрит на меня, словно
этот вопрос – мне. Улыбаюсь:
- Но ведь… - и чувствуя, что сейчас
придётся утешать его, пытаюсь найти нужные слова: - Но ведь если Вы любили
искренне и глубоко, то не обязательно говорить…
Но он прерывает:
- Нет и нет! Теперь-то знаю, что надо,
надо было говорить! И обязательно! Ведь сказанное слово имеет некую магию...
сказанное слово…
Он замолкает и вдруг так же, как и вчера,
машет рукой, торопливо прощается и ссутулившись уходит по аллее, черно-желтыми
контрастами которой я только что любовалась.
И всё же чудаковатый мужчина… Вот, опять
ушел неожиданно. И придёт ли снова?
Но следующий день накрыл мелкий,
въедливый дождик, окрашивая и без того темные стволы лип в черный цвет, подул
стылый ветерок, топорща на дорожках опавшие листья. Но мне такая погода по
душе, - не мельтешит в ветвях солнце, что-то обещая и куда-то зовя, - и теперь,
соткав свой собственный подзонтовый приют,
можно бродить и вслушиваться в многообразие обертонов тяжелых капель, вдруг
разбивающихся над головой о тугую ткань тента, а при подсветке проезжающих
машин, любоваться игрой световых оттенков в каплях, сползающих с ветвей.
Интересно, если и встречу моего
новоявленного знакомца, то продолжит ли «тему», неожиданно подсказанную ему
незамысловатыми граффити? Казалось бы, мало ли их теперь, разных и всяких не
только на асфальте, но и на стенах домов, заборах, но вот… пробудили же в его
душе взволновавшую ассоциацию. Странный человек…
На другой день дождь утихомирился и
«странный» снова встретил меня в сквере молодых лип.
И было похоже, что забыл о предыдущем
разговоре, но когда переходили улицу, направляясь к аллее старых лип, и я уже
начала жалеть, что развития «темы» не будет, то он …
Он вдруг остановился над знакомыми
иероглифами, прочитал вслух «Я хотел сказать, что…» и, непонятно усмехнувшись,
взглянул на меня:
- Так вот… Я хотел сказать, что слова
обладают магией, несут в себе нечто гипнотизирующее, поэтому нельзя их
произносить бездумно или… - Сделал несколько шагов, остановился над «Я хочу
всегда быть с тобой» и даже, как мне показалось, чуть вздрогнул: - Или вот так…
распластывать на асфальте.
Ну что я могла ответить, видя, как он
взволнован? Вот и шла рядом, молчала, но когда пауза слишком затянулась, то,
чтобы «ослабить натянувшуюся струну», сказала:
- Вы так серьёзно воспринимаете эти
юношеские каракули, что…
Но он решительно прервал:
- Нет! Не надо так… о них. Это - не
каракули, а слова. А вот эти… - И, возвратившись к тем, которые только что
перешагнули, указал на «Я люблю тебя!», «Я хочу всегда быть с тобой» и опять
же, словно только себе, сказал: - Эти сыграли в моей жизни такую роль, что…
И замолчал… «Наверное, сомневается, -
мелькнуло, - а стоит ли говорить о той самой «роли»? А жаль, хотелось бы
узнать…» Но, чтобы приглушить своё нескромное желание, а заодно всё же отвлечь
его от показавшихся мне сомнений, попыталась направить его последнюю фразу в
более «широкое русло»:
- Знаете, некогда мне запомнились вот
такие слова: для кого-то мой
голос может превратиться в звук, который он захочет услышать, - шум ветра,
шорох листьев, пение птиц, гул водопада… Так, может, это – не просто слова, а
так и есть?
И он
подхватил:
-
Да-да, именно так! – И, остановившись на краю оврага, от которого аллея пугливо
сворачивала вправо, обернулся ко мне и заговорил взволнованно: - Еще с детства
был я влюблён в одну девочку… потом она обратилась в прекрасную девушку, а моя
влюблённость - в любовь… - И глаза его засветились, согреваемые давней любовью:
– Но я… хотя потом и были с ней вместе, молчал о своей любви, будучи уверен,
что если стану говорить, то она привыкнет к словам и покинет меня.
Замолчал,
отвернулся к пылающему оранжево-красными всполохами противоположному краю
оврага, постоял так с минуту, а когда обернулся ко мне, то в его глазах уже не
было того света, а я, хотя и поняла по его грустному взгляду, что услышу
другое, почему-то сказала утвердительно:
-
Надеюсь, она не покинула Вас.
-
Увы, покинула. И покинула потому, что... – Помолчал, жестом пригласил меня
войти в аллею и, пройдя несколько шагов, продолжил: - И покинула потому, что я
не говорил ей тех самых слов, которые – на асфальте. А надо было, надо!
Конечно,
хотелось возразить ему, хотя бы успокаивая, но, дабы ненароком не обронить
бестактность,
перевела
разговор на яркую пестроту осенних красок, которые были так реальны не
произнесенным словом, а своей данностью, и когда уже переходили дорогу, на
которой распростёрлись белые граффити, то мой спутник остановился над «Извини,
краски закончились» и, усмехнувшись, грустно взглянул на меня:
-
Извините, и мои «краски» – тоже. Завтра уезжаю. И едва ли увидимся еще раз.
Прощайте.
Вскоре
опавшие листья подёрнулись темно-охристым цветом тлена, потом их укрыл снег,
мои подруги-собеседницы старые и молодые липы стали еще черней, а те самые
граффити, так и не смытые осенними дождями,
затаились под снегом.
Часто
и теперь хожу я в этот, ставший мне столь родным уголок города и, вспоминая
похожего на поэта «героя» моих осенних прогулок, так и не представившегося мне,
думаю о том, что, наверное, всё же была права, что не бросилась утешать его,
когда он открыл мне свою тайну. Ведь вполне возможно, что возлюбленная покинула
его по какой-то другой причине, но для него вера в гипнотическую силу слова,
которую я и до сих пор не могу принять полностью, стала не только отвлечённым
смыслом, но и реальным щадящим утешением.
* Памятник жертвам Чернобыля.
Дорогой читатель! Приглашаю Вас на свой сайт, где кроме текстов, есть
много моих фото пейзажей.
http://galinasafonova-pirus.ru